Еще одно усилие – и мы вырвались в открытое море. Оставляя слева горы Левкаса, корабль устремился на юг. Прощай, Актий! Он был еще виден далеко позади. Остальные суда, ориентируясь на пурпурные паруса, следовали за нами. Бойцы Антония сражались до последней капли крови, не давая закрыть проход, обрамленный поднимавшимися к небу столбами дыма. Я молила богов, чтобы брешь не замкнулась прежде, чем последний корабль вырвется на свободу.

Кажется, египетские суда проскочили. Но удастся ли кораблям Антония выйти из боя и последовать за нами?

Мы плыли вдоль берега – мимо Левкаса, мимо канала (охраняемого силами Агриппы), мимо всех тех мест, что потеряны для нас. Но мы вырвались на свободу. Ветер все крепчал, а горизонт позади нас начал темнеть, и не только из-за дыма на месте сражения. Надвигался шквал.

Что ж, пускай! Чем сильнее попутный ветер, тем лучше! Он ускорит наш путь домой.

Только бы остальные смогли последовать за нами! Только бы они сумели прорваться! Я отчаянно молилась, ибо видела, сколь ожесточенной и кровопролитной была битва.

Далеко позади я различала мачты боевых кораблей, скорее всего занимавших место на самом конце левого крыла, которое вел Соссий. Некоторым из них, возможно, удалось избежать участия в главной схватке. А за ними – что там?

Я вцепилась в поручни, подскакивая всякий раз, когда корабль подбрасывало на волнах. Ветер рвал мой плащ, но я не покидала палубы, пристально всматриваясь туда, где должен был появиться корабль Антония.

Потом я увидела квинтирему, догонявшую нас благодаря своей легкости и быстроте. Она обретала все более четкие очертания, но я никак не могла ее узнать. Неужели это вражеский корабль?

И только когда судно поравнялось с нами, я увидела на палубе его. Антоний был весь в копоти, саже и крови, но он подавал нам знаки и, казалось, остался невредим.

Он выжил. Он здесь. Я приказала сбросить ему веревочную лестницу. Сенаторы и солдаты столпились у борта, приветствуя командующего. Антоний вскарабкался по лестнице и тяжело перевалился через бортовое ограждение. Лицо его было странно пустым.

На радостные приветствия он никак не ответил, лишь слегка махнул рукой. Когда я подбежала и бросилась ему на шею, он обнял меня той же одной рукой. Другая бессильно висела вдоль тела.

– Благодарение богам! – прошептала я ему на ухо. – Мы спасены.

И снова он не откликнулся, словно пребывал в оцепенении. А потом отрешенно пробормотал:

– Не все. Увы, не все.

– Многие ли последовали за тобой? – спросила я. – И где твой флагманский корабль? – Эта мысль пришла мне в голову только сейчас.

– Я не смог прорваться на нем, пришлось его бросить. Наш план сбился. Мы оказались так тесно зажаты и окружены, что вырваться не удалось почти никому. Весь центр и левое крыло остались там. Лишь немногие суда правого крыла – по иронии судьбы, того самого, которому противостоял лично Агриппа, – сумели пробиться. Сколько их, я не знаю точно.

Вокруг нас толпились люди, ожидая его слов.

– Антоний, тебе надо поговорить с людьми, – сказала я, как уже бывало прежде.

Но теперь самообладание изменило ему. Он покачал головой, снял шлем и пробормотал:

– Нет, я не могу!

И устремился к корабельному носу.

Я извинилась за него. Мне пришлось говорить от его имени, что-то придумав на ходу.

Когда позади на виду появились стремительно преследовавшие нас либурнийские галеры, посланные Агриппой в погоню, Антоний овладел собой. Он приказал своим кораблям – тем, что смогли прорваться, – повернуть и встретить врага. Галеры вел Эвриклей Спартанский, питавший к Антонию личную вражду. Антоний принял бой, и Эвриклей протаранил и захватил один из его кораблей, а также один мой, на котором, к несчастью, находился ценный груз из царских сокровищ. Удовлетворенный Эвриклей повернул назад, и мы поплыли дальше.

Казалось, что Антоний перед лицом угрозы воспрянул духом, но едва битва кончилась, как он снова впал в угрюмое молчание и стоял неподвижно, глядя на заходящее солнце.

Он не шелохнулся, даже когда спустилась тьма.

– Не стоит переживать из-за захваченного груза, – сказала я ему.

Мои слова подхватил ветер.

Антоний повернулся ко мне.

– Думаешь, меня заботит это? – спросил он. – Я думал, что готов к потере кораблей во время бегства, но видеть такое своими глазами – совсем другое дело. Я чувствую себя раненым, хотя и вышел из боя целым.

Он помедлил и добавил:

– Боюсь, я больше не могу вести людей за собой.

Что за бессмыслица? Он знал, что без гибели кораблей не обойдется!

– Но мы уцелели, спасли казну и сохранили треть кораблей. Октавиан, узнав об этом, разразится проклятиями. Подумай, ты ушел у него из-под носа! Был окружен, но сумел ускользнуть с добычей.

– Моя репутация, – произнес Антоний убитым голосом. – Она погублена. Доверие ко мне среди римлян подорвано.

– Абсурд! – воскликнула я. – Ты перехитрил Октавиана, вырвавшись из его сетей…

– Я ожидал, что ты меня поймешь, – проворчал он. – Конечно, это тебе свойственно: всегда, даже перед лицом поражения, видеть победу. Только чего здесь больше – отваги или наивности?

Антоний повернулся и исчез в темноте, оставив меня одну на палубе.

Далеко на севере еще виднелось слабое зарево, обозначавшее место сражения.

Глава 43

Ветер и море несли нас вперед мимо цветущего острова Закинф с его острыми горными пиками, окрашенными зарей в розовый цвет, где недавно базировался флот Соссия.

В моей просторной каюте, почти равной дворцовым покоям – «десятка» очень большой корабль, – Антоний не появлялся. Я не решалась спрашивать, где он проводит ночи. Потом мне доложили, что он, неподвижный, как статуя, сидит на носу корабля. Он оставался там от заката до рассвета, не шевелясь, без еды и питья.

– Тебе нужно пойти к нему, – сказала Хармиона. – Привести его сюда, чтобы он прилег и отдохнул.

Я считала, что переубедить его у меня не получится. Антоний был публичным человеком, очень любящим общество, и, раз уж теперь он выбрал одиночество, мне не следовало вмешиваться. Однако я пробралась украдкой к корабельному носу, где он сидел, скрестив ноги, уронив руки на колени и уставившись на море. В своем горьком одиночестве Антоний выглядел окаменевшим. Я могла лишь броситься к нему и просить вернуться в каюту, где я попытаюсь его утешить.

У меня во дворце была служанка, сына которой во время купания утащил крокодил. После этого она до конца дней своих носила траурный плащ, а лицо ее так изменилось, что улыбка всегда казалась вымученной. Сейчас Антоний