его прервался. – Но раньше, шесть лет подряд, все шло хорошо. И когда мы уберемся из этого злосчастного места…

Незавершенная фраза прозвучала как вопрос.

Ханефер, однако, молчал так долго, что Антоний спросил открыто:

– Мы ведь уйдем отсюда, не так ли?

Как это печально: он хотел, чтобы его убедили не в будущей победе, а в том, что можно спастись!

– Часть – да, уйдет, – медленно ответил Ханефер. – А часть останется здесь.

– То есть часть армии? Или часть флота?

– Звезды говорят «отчасти», – ответил астролог. – Более точных сведений нет.

– Часть – меня? – настаивал он. – Часть моего тела, моих войск? Ты должен распознать это.

– Речь идет о кораблях, – вмешалась я. – Мы сами сжигаем часть кораблей, и им отсюда уже не уйти. Кроме того, немало людей, солдат и гребцов, умерли от болезней. Они тоже останутся здесь навеки.

Я бросила на Ханефера сердитый взгляд. Глупый старик, что бы ни высмотрел он среди звезд, лучше держать это при себе! Сейчас уже поздно что-то менять, а значит, от его предсказаний никакого толку, кроме лишнего беспокойства.

– Нет, госпожа, – настаивал астролог. – Речь не об этих кораблях. Они уже горят и принадлежат не будущему, а прошлому. Это…

Неожиданно на меня снизошло великое понимание: наверное, боги дразнят нас, приоткрывая завесу тайны и увлекая навстречу року. А когда мы приходим к печальному концу, они смеются. Мы их забавляем. И если мы терпим неудачу, следуя собственным представлениям, этим можно гордиться: во всяком случае, мы не были игрушками ни в чьих руках. Несмотря на пресловутые ошибки, просчеты, дезинформацию, здесь есть природная человеческая отвага, и она сходит на нет, когда люди начинают ждать неких потусторонних указаний. Нет уж, мы победим или проиграем, но это будет наша победа и наше поражение!

– Довольно. Мы не станем тебя слушать! – заявила я астрологу, взяла Антония за руку и повлекла прочь. – Пойдем. Пойдем в наш шатер.

В шатре стояла удручающая духота и не было спасения от мух – казалось, их число удваивается каждую ночь. Гадкие черные твари изводили нас, заставляя спать под сетками, и даже при этом будили, налетая на ткань, словно маленькие стрелы.

Зарево горящих кораблей окрашивало стены шатра багрянцем, а мечущиеся на его фоне черные тени наводили на мысль о царстве Гадеса.

– Мне вспомнился один храм, мимо которого мы проходили в Парфии, – сонно пробормотал Антоний. – У них есть особый бог, повелевающий легионами мух… забыл, как его зовут. Он злой, по его приказу тучи насекомых устремляются в атаку…

– Должно быть, ты разгневал его, – сказала я. – Он, наверное, преследовал тебя всю дорогу из Парфии. Тебя и твоих людей.

Я говорила в шутку, но что, если это правда? С нами было немало ветеранов парфянского похода; не их ли преследовали насекомые? Правда, я в Парфии не была, но тоже чувствовала себя больной и загнанной. Здешняя земля заключала в себе какое-то противоестественное зло.

– Ты разрушил храм? – спросила я.

– Я… помню только, что рассматривал резьбу. Пожалуй, да… На обратном пути. В нем засели лучники, которые по нам стреляли.

Значит, они разрушили храм повелителя мух? Я предпочла бы другой ответ.

– Как же его звали? Попытайся вспомнить. Мы попробуем умилостивить его, пообещаем воздвигнуть ему храм в Александрии.

– Нет, не помню, – махнул рукой Антоний. – Мне и в голову не приходило, что это имеет значение. – Он приподнялся на локте. – Я и сейчас так не думаю. У тебя просто воображение разыгралось. Летом в военных лагерях всегда полно мух, и никакой бог… – Он неожиданно рассмеялся. – А ведь вспомнил, надо же! Асмодей – вот как его зовут.

Асмодей. Да, я слышала об этом далеком восточном боге, таком же злобном, как Ма или Кали. Ну что ж, если наступит улучшение… после того, как мы спасемся.

Антоний отвернулся, и по его дыханию я поняла, что он спит. А вот ко мне сон не шел: я лежала, изнывая от жары, и меня донимали атакующие полог насекомые.

Я чувствовала, что, пока Антоний спит, наверху схватились между собой боги. Хорошо бы Цезарь явился, разогнал их и дал нам накануне сражения какой-то знак, как было при Филиппах. Однако я чувствовала, что он покинул меня, словно потерял всякий интерес к земным делам. Возможно, теперь Цезарь стал настоящим богом, утратил все черты смертного, все прежние привязанности.

А смертный Антоний крепко спал.

Рано утром к нам в шатер явился Канидий и объявил:

– Деллий перебежал к Октавиану.

Еще не очнувшийся от сна Антоний потряс головой. Его глаза были пустыми.

– Стало быть, сбежал.

Это все, что он смог сказать. Потом он глубоко вздохнул, словно взваливал на спину еще один тяжелый мешок, и добавил:

– А ведь ему известны все наши планы.

Я сгорала от ярости так, что от меня едва не сыпались искры. Он наверняка давно замыслил измену, но дожидался последнего военного совета, чтобы явиться к Октавиану не с пустыми руками, а с ценной информацией. Я не сомневалась в этом, словно он сам мне признался.

– Вероломный предатель!

– Теперь Октавиан все знает, – промолвил Антоний. – Ему известно даже то, что обсуждалось на тайных военных советах. – Он покачал головой. – Надо же, Деллий… Мой помощник, мой спутник.

Он повернулся ко мне:

– Я даже посылал его за тобой. Очень давно.

– Забудь! Забудь! – вскричала я, считая, что предаваться сентиментальным воспоминаниям, да еще в присутствии Канидия, неуместно. – Вычеркни его из памяти, сотри его имя, даже намек на него. Он должен перестать существовать. Его никогда и не существовало!

– А он тогда вернулся и доложил: ты сказала, что в Тарс не поедешь, и я…

– Говорю тебе, ни слова о нем! – вскричала я, уже не обращая внимания на Канидия. – Не пятнай свои воспоминания именем этого низкого существа!

– Канидий, – промолвил Антоний бесстрастным голосом, – ты можешь объявить, что я передам войска Деллия под командование одного из трибунов. – На его лице появилась кривая улыбка. – Это не имеет значения… Не имеет значения. Сейчас он, должно быть, пишет отчет для нового хозяина. А мне отчеты не нужны. Нет, никаких отчетов!

Он хлопнул Канидия по плечу и вместе с ним направился к выходу из шатра.

Когда он откинул полог, внутрь ворвался яркий свет. Я увидела, что над останками погибших кораблей еще поднимаются клубы дыма, пачкая ясное голубое небо грязными чернильными пятнами.

– Мой друг, – промолвил Антоний, вновь уронив полог и обернувшись. – Мой друг сбежал.

Он помолчал и добавил:

– Не думаю, что пошлю его сундуки ему вдогонку.