Обожествление материи, машин, народных масс и человеческой воли медленно уступает дорогу старинным религиозным представлениям о Боге, который наделил человека разумом для того, чтобы он устраивал свои дела в соответствии с Его Промыслом. Следует искоренить порабощение разума материей и восстановить ценность индивидуальной человеческой личности. Нам не дано остановить научные открытия, но мы можем вновь поставить их под контроль разума. Только при этом условии мы окажемся в состоянии бороться с тоталитарными государствами, которые стали рабами науки и материализма. Мы должны выступить в новый крестовый поход, чтобы вернуть вере в Бога ее законное центральное место в наших делах. Это высочайшая обязанность, которой мы должны посвятить себя независимо от того, какое бы место в схеме бытия мы ни занимали.

В интереснейшей биографии Гитлера британский историк Алан Буллок представляет описание восхождения героя своего исследования к власти, которое я не могу оставить без критического рассмотрения, в особенности в части, касающейся исторической подоплеки событий и реального пути, приведшего Гитлера к победе. Сделать это тем более важно, что британские критики считают том Буллока основным историческим пособием для англоговорящего мира.

Исследование Буллока было закончено в момент, когда мои собственные воспоминания уже вышли из печати. В своей работе он в основном опирался на документы Нюрнбергского процесса. Однако даже с учетом этого факта его выводы настолько неадекватны, что требуют исправления – по крайней мере, в той части, которая затрагивает мою роль в захвате власти Гитлером.

В своем изложении событий 1932–1933 годов Буллок некритически воспроизводит теорию германских левых, обвинявших в падении Брюнинга и Шлейхера «интриги могущественного класса землевладельцев-юнкеров», опасавшихся, что эти правительства намерены разделить между переселенцами переобремененные долгами по закладным поместья. Все это старые басни о скандале с проектом «Osthilfe», о юнкерах и о рейхспрезиденте Гинденбурге, сын которого, опасаясь разоблачения, вынудил главу государства – против его воли – согласиться на назначение Гитлера рейхсканцлером.

Эта теория давно была опровергнута с помощью документальных свидетельств.

Мистер Буллок пишет о «грандиозных аферах вокруг проекта «Osthilfe» и сообщает, что «помощь, оказанная поместьям юнкеров, представляла собой один из крупнейших финансовых скандалов столетия». Мне удивительно видеть подобные высказывания в серьезной работе историка. Вдобавок мы находим у него бездоказательные утверждения о намерениях Гитлера открыто обвинить президента с сыном в скандале с «Osthilfe» и в уклонении от уплаты налогов. Оскорблением памяти рейхспрезидента является даже простое обсуждение возможности того, что он под влиянием подобных махинаций мог сойти с пути принятия ответственных решений.

Зачем было нужно наш курс – направленный на обновление ставшей неработоспособной демократической системы и на предотвращение назначения Гитлера рейхсканцлером – называть «запутанной историей политических интриг»? Ничем подобным наши действия не являлись, несмотря на то что Гитлер все же занял пост канцлера, поскольку только таким путем можно было уклониться от нарушения статей конституции и избежать начала гражданской войны.

Заявление мистера Буллока о «кризисе, охватившем германское общество с конца 1929 года», совершенно искажает исторический фон, на котором происходила эволюция нацизма. В действительности кризис не прекращался с 1918 года. Он явился следствием социальных потрясений, ликвидации средних классов и обнищания наших рабочих. Все перечисленное, в свою очередь, было естественным результатом продиктованных Францией и Великобританией условий мира, означавших экономическое падение побежденных.

Из его рассуждений по поводу канцлерства Шлейхера мы узнаем, что его назначение удовлетворяло меня по двум причинам. Во-первых, мистер Буллок утверждает, что я посчитал удобным для себя лишить Шлейхера возможности отстаивать свои идеи из– за кулис, поскольку с этого момента он был вынужден действовать в ярком свете прожекторов общественного мнения. Это утверждение соответствует действительности.

Второе предположение мистера Буллока – об удовлетворении, испытанном мной оттого, что Шлейхер был вынужден принять на себя личную ответственность за события в тот самый момент, когда его репутация в глазах Гинденбурга упала до предела, – неверно и даже неприлично. В начале декабря 1932 года Гинденбург выразил отчаянную надежду на то, что Шлейхер сможет освободить его от печальной необходимости выбирать между гражданской войной и парламентским правительством с участием Гитлера. Это утверждение оскорбляет меня лично, поскольку ставит под сомнение мой патриотизм, допуская, что я надеялся на неудачу Шлейхера. Я всегда ставил интересы нации выше любого конфликта политических убеждений.

Представляя картину вызывающих множество разногласий событий января 1933 года, автор предвзято толкует документы Нюрнбергского процесса, стараясь доказать, что знаменитый завтрак в доме Шредера вымостил дорогу для захвата Гитлером власти – именно так всегда изображали это событие левые. Он опирается в данном случае на письменные показания, данные господином фон Шредером 12 декабря 1945 года. Эти показания (так же как и показания, написанные доктором Мейснером перед процессом) составлены Шредером в явной надежде самому избежать обвинения путем компрометации других людей. В них содержатся ложные утверждения. На основании представления моего защитника суд отвел этот документ и потребовал появления господина фон Шредера для дачи личных показаний. Но обвинение не отважилось представить этого джентльмена, поскольку его представители сами были убеждены в неточности его свидетельств. Если бы у прокуроров возникли сомнения в правдивости моих показаний относительно завтрака у Шредера (см. главу 13), то они непременно вызвали бы этого свидетеля. Изучению доступны как переписка Кепплера со Шредером относительно предварительных условий встречи, так и показания, данные на моем процессе по делам о денацификации. Принимая во внимание эти очевидные факты, крайне удивительно читать в книге мистера Буллока следующее: «Тем не менее нет оснований считать, что рассказ Шредера не соответствует действительности».

Еще удивительней, однако, выглядит утверждение Буллока, будто бы я сообщил Гитлеру о том, что Гинденбург не захочет дать Шлейхеру полномочий на роспуск рейхстага. Кто из нас мог 4 января знать, как будут дальше развиваться события? Ведь Гинденбург отказался издать указ о роспуске рейхстага только 24 января, в тот день, когда Шлейхер первый раз попросил его об этом. Воистину, обладая даром ясновидения, я поступал бы совершенно иначе. Но мистер Буллок явно отказывает мне в этой способности.

В главе, трактующей об аншлюсе Австрии, Буллок вновь неоднократно опирается на необъективные источники информации и не обращает внимания на свидетельства, содержащиеся в материалах Нюрнбергского процесса. Он утверждает, что, прежде чем я «в большой спешке» отправился в Вену, «радуясь возможности унести ноги и спасти свою жизнь», кабинет «принял закон, по которому отныне пост президента объединяется с постом канцлера… Среди подписавшихся под документом были фон Папен, фон Нейрат… Представители консерваторов признали свое поражение».