Гелиан Прохоров беседовал с ним об истории, как в старые добрые времена на Московском проспекте или еще раньше – в купе кисловодского поезда, где они впервые и повстречались.

23 мая Гумилеву сделали операцию – удалили желчный пузырь. Родные и друзья Гумилева, от Натальи Викторовны до Елены Масловой и Дмитрия Балашова, считали эту, роковую для Гумилева, операцию ненужной и вредной: «Его нельзя было класть на операцию. Они ему удалили весь желчный пузырь, а этого нельзя было делать – ткани были очень тонкие. Лопнула его чуть зарубцевавшаяся язва и образовались новые язвы, началось сильное кровотечение».

Но операция – всегда большой риск. Врачи хорошо знали состояние Гумилева; если они решились оперировать, значит, не было другого выхода.

Когда у Гумилева открылось сильное кровотечение, потребовалось переливание крови. Кто-то из учеников сообщил об этом Александру Невзорову, и тот объявил городу и миру, что требуется кровь для Льва Гумилева. Как свидетельствует Наталья Викторовна, Невзорова, кажется, недолюбливавшая, «доноров пришло много».

Слава Гумилева достигла своего пика в мае – июне 1992-го, когда он, «бледный, опухший, опутанный проводами», лежал в отдельной реанимационной палате. Ленинградские газеты печатали сообщения о здоровье Гумилева. Сергей Лавров удивлялся: «Когда еще пресса (пусть местная) давала такие сводки? Разве что в 53-м…»

А по ленинградскому радио как раз читали «Древнюю Русь и Великую степь».

1992-й – первый год постсоветской России – вообще был временем странным, тревожным, скорее мрачным. Зарплаты не хватало на самые необходимые продукты. Коммунисты начали выводить на митинги толпы людей и устраивали грандиозные демонстрации. Демонстранты били ложками о пустые кастрюли и требовали возвращения советской власти, благо система Советов еще существовала. Люди жили в предчувствии гражданской войны. Но тогда, весной 1992-го, борьба за выживание еще не вытеснила привычку читать книги и с уважением относиться к их автору. Судьбой ученого еще интересовались больше, чем новым платьем поп-звезды.

Донорская кровь Гумилева уже спасти не могла, ведь нельзя спасти человека, который прошел свой жизненный путь до конца. «Я написал всё, что хотел. Теперь я могу умирать», — сказал он Гелиану Прохорову.

Наталья Викторовна пишет, что успела его навестить вскоре после неудачной операции, принесла ему кашу – Гумилев не ел больничной пищи. Простилась. Напоследок он немного поругал жену: она не положила в кашу чернослива.

Что было дальше, не совсем ясно. Последние две недели жизни Гумилев провел в коме. Константин Иванов, вернув себе положение первого ученика и продолжателя дела, в начале июля 1992-го сказал Стеклянниковой: «Знаешь, ведь Лев Николаевич умер 28 мая. До 15 июня его держали на аппаратуре. Он был без сознания. 15-го отключили аппарат и объявили о смерти». Это было около 23.00.

Сам Гумилев встретил смерть спокойно. Свой «Автонекролог», напечатанный «Знаменем», он написал в 1986 году. Возможно, это было после предсказания шамана. В «Автонекрологе» были и такие слова: «…подлинное научное открытие, доведенное до людей, ради которых ученые живут и трудятся, — это способ самопогашения души и сердца. И хорошо, если первооткрыватель после свершения покинет мир. Он останется в памяти близких, в истории Науки».

Хоронили Гумилева 20 июня 1992-го. В Географическом обществе была гражданская панихида, отпевали в недавно открытом храме Воскресения Христова на Обводном канале. Этот храм только-только вернули Церкви, там даже стены не были еще оштукатурены, о росписях и говорить не приходилось. Но храм Воскресения Христова помогал восстанавливать Константин Иванов, взявший на себя роль главного распорядителя.

Наталья Викторовна и друзья Гумилева решили похоронить ученого в Александро-Невской лавре, но разрешение начальства получили не сразу. Мэр города Анатолий Собчак неосторожно предложил похороны на Литературных мостках Волкова кладбища, чем едва не спровоцировал огромный скандал. В обществе, крайне политизированном, похороны могли превратиться в политическую манифестацию. В патриотической прессе уже писали о «посмертной опале», которую власти демократической России будто бы наложили на великого ученого. У Смольного появился пикет неизвестных гумилевцев с плакатом «Позор мэру!». В это время Александр Невзоров как раз развернул войну с Анатолием Собчаком, а мэр, возразив против похорон в лавре, становился удобной мишенью. Но Собчак мудро уступил, хоронить разрешили на Никольском кладбище Александро-Невской лавры.

«Тысячи людей различных национальностей пришли в церковь, где шло отпевание, заполнили Никольское кладбище», — вспоминал Сергей Лавров. «Народу было много, может быть, очень», — писал Михаил Эльзон. Как жаль, что этим, несомненно, очень умным и порядочным людям не хватало темперамента, эмоций и просто дара слова, чтобы описать этот печальный, но величественный день. Между тем похороны Льва Николаевича в самом деле были грандиозными.

Из интервью Александра Невзорова Дмитрию Гордону 8 июля 2011 года: «…я пришел в Александро-Невскую лавру и увидел 10 тысяч человек. Вот тут до меня чего-то стало доходить. А когда меня еще и протолкнули в первые ряды и я встал рядом с еще не закопанной могилой и увидел почетные караулы, увидел министров, увидел весь цвет тогдашней России, вот тогда до меня потихонечку дошло, с кем я так непринужденно хихикал, курил "Беломор" и говорил о Тамерлане и Таците».

Порядок на похоронах поддерживали «казаки, в своей старинно-красивой форме» и крепкие молодые ребята с красными повязками на руках. Некоторые приняли их за членов общества «Память», но, по словам Лаврова, это были «невзоровские "наши"».[51] По словам Лаврова, «наши» позвонили ему перед гражданской панихидой и предложили свою помощь, помощь приняли, и порядок был обеспечен: похороны не превратились в Ходынку.

История часто смеется над людьми. Вот и в печальный день 20 июня 1992 года в Александро-Невской лавре я вижу ее горькую усмешку. Тринадцать лет Гумилев провел в лагерях, выдержал три следствия, где его били, пытали, где лишили здоровья. И вот теперь рядом с гробом старого зэка стояли внук генерала МГБ Александр Невзоров и сын чекиста Константин Иванов. Один провожал друга или, по крайней мере, хорошего знакомого, другой – своего учителя.

Наследники, конечно, у Гумилева были. Все имущество и, конечно же, авторские права на сочинения Льва Гумилева и Анны Ахматовой достались Наталье Викторовне. Она пережила Льва Николаевича на двенадцать лет. С 2004 года наследство перешло к ее племяннице.

Но речь о совсем другом наследстве. Гумилев не создал своей научной школы, да к этому он и не стремился. А как же ученики?