О начале своей общественной деятельности (довольно скромной, но зато, несомненно, «зеленой») Гумилев рассказывал так: «Я, грешный человек, первый выступил как "зеленый" и чуть чуть не лишился работы. Меня спасла опала Хрущева. Я сказал, что поворот рек в Казахстан – губительная вещь. Авторам проекта я говорил: если вы пустите воду быстро, она пропилит каньон – там же мягкие почвы, и воды не достать; а если пустить медленно – канал заилится. Как же тогда на меня напустились!»

Найти в независимых источниках более точные сведения об этом эпизоде из жизни Гумилева не удалось. Подробности про снятие Хрущева и угрозу лишиться работы вызывают сомнения. Но для нас важнее другое: Гумилев сам себя назвал «зеленым».

Разумеется, Лев Николаевич не мог не любить и домашних животных. Прежде всего надо отметить его наследственное (от Ахматовой) котолюбие. Еще в конце сороковых Пунин поручил Гумилеву ухаживать за больной кошкой Андромедой. Правда, Андромеду спасти не удалось.

В одном из своих первых писем в лагерь Наталья Варбанец сообщила Гумилеву о кончине кошки Руськи и появлении новой кошки, на что Гумилев немедленно откликнулся: «Очень мне стало жалко Руську – такая нахальница, но как она была мила. Новую кошку я не знаю – она мне чужая».

Сравнительно благополучные летние месяцы 1955 года у Гумилева были связаны в том числе и с кошками, о котах и кошках он писал и Эмме Герштейн, и Наталье Варбанец.

Из письма Наталье Варбанец 27 июля 1955 года. «У нас очень много цветов, просто Гулистан; по вечерам они сильно благоухают. Я люблю сидеть… в беседке и читать "Введение в индийскую философию", а кругом среди цветов носятся кошки».

Кошка – извечный символ тепла, уюта, тихого счастья – появляется в октябрьском письме к Наталье Варбанец: «Кругом меня звездная ночь, топится печка, на коленях сидит ласковая кошка, на столе чай, халва и книги – я один на ночном дежурстве».

В послелагерные годы условия жизни в коммунальной квартире не способствовали появлению домашних любимцев. Тем не менее в 1972 году, то есть еще на Московском проспекте, Лев Николаевич «спас и принес домой котика Васю». О дальнейшей жизни Васи, равно как о появлении/исчезновении новых котов и кошек, не хватает сведений. Но я помню, как на рубеже восьмидесятых и девяностых, когда Гумилев начал превращаться во всесоюзную знаменитость, камера телевизионщиков поймала в объектив кошку, что сидела на рабочем столе Льва Николаевича, а хозяин нещадно обкуривал ее своим «Беломором». На фотографии 1989 года Гумилев держит на руках небольшую черно белую кошку. Но подробных и достоверных сведений о котах и кошках Гумилева не сообщают даже его ученики и друзья. Несколько больше мы знаем о собаке.

Гумилев не вписывается в построенные Ахматовой ряды соответствий: чай – собака – Пастернак; кофе – кошка – Мандельштам.

Самым известным домашним животным Гумилева стал не кот, а именно пес по кличке Алтын. Фотографиями Гумилева и Алтына украсили свои книги Лавров, Ахметшин и Чистобаев, причем у Чистобаева фотография подписана следующим образом: «Л.Н.Гумилев с другом Алтыном». Нам известны даже годы жизни Алтына, по крайней мере с момента его появления в квартире Гумилева. Лев Николаевич взял его в 1974-м, а скончался Алтын 26 мая 1984-го. Это был маленький светло-рыжий песик, очевидно, некрупная дворняга. Он спокойно сидел на коленях у Льва Николаевича или на руках у Натальи Викторовны.

Из воспоминаний Дмитрия Балашова: Гумилев «уже трудно ходил и, нуждаясь в прогулках, завел собаку золотистой масти, Алтына ("алтын" по-татарски – "золотой"), которую очень любил и очень долго и упрямо спасал от естественной собачьей старости, пока пес сам не стал уже проситься умереть».

Привязанность Гумилева к собакам была известна и раньше. Еще летом 1931 года на Хамар-Дабане к молодому Гумилеву прибился пес Яшка, и Гумилев, по словам Анны Дашковой, ходил по таежным маршрутам, «обычно сопровождаемый верным Яшкой».

И как не упомянуть лошадей! В научных экспедициях, начиная с Хамар-Дабана и заканчивая поисками хазарских городов, они были незаменимы. Судя по одной из фотографий, сделанной где-то в шестидесятые, Гумилев-младший не был таким лихим кавалеристом, как его отец, но достаточно крепко сидел в седле. Наконец, в таджикской экспедиции были еще верблюды. Документальных подтверждений не сохранилось, но мы же с вами не сомневаемся: верблюды были!

Еще с осени 1991-го Гумилева мучили боли в печени. Болезнь продолжалась несколько месяцев, Гумилев, по своему обыкновению, избегал госпитализации. В начале апреля Людмила Стеклянникова пришла к нему по журналистским делам. Гумилев положил ее руку себе на живот и, очевидно, превозмогая невыносимую боль, начал отвечать на вопросы. Та прервала интервью, надеясь встретиться с Гумилевым уже на Пасху, которая приходилась на 26 апреля, но встреча не состоялась. 7 апреля Гумилева с печеночной коликой увезли в больницу Академии наук. Диагноз – желчекаменная болезнь и хронический холецистит. Болезнь тяжелая, однако лечению поддается. Но Гумилев знал, что доживает последние недели.

Дмитрий Балашов, с грустью наблюдавший, как стареет и теряет силы его учитель, стал замечать в глазах Гумилева «тот же обреченно-умученный и покорный взгляд, что у его верного Алтына накануне смерти».

За полтора года до смерти Гумилев начал прощаться со старыми знакомыми, о которых прежде мог не вспоминать годами. 2 февраля 1991 года он подарил Эмме Герштейн экземпляр «Этногенеза и биосферы» с дарственной надписью.

В начале мая 1992-го Очирын Намсрайжав, возвращаясь из Лондона в Улан-Батор, позвонила Гумилеву и услышала его слова: «Дни мои сочтены. Я послал Вам последнее письмо…» Вернувшись в Улан-Батор, она прочитала: «Я очень искренно Вас любил. Знайте это, ибо я вижу конец. Ваш верный Арслан».

Попрощаться с Натальей Варбанец Гумилев не мог. Птицы уже несколько лет как не было среди живых.

В начале мая Гумилева выписали из больницы, но в доме на Коломенской улице он пробыл только неделю. В «Хронике» Ольги Новиковой выписка из больницы обозначена 18 мая, а повторная госпитализация – 19 мая, но это, видимо, ошибка. По воспоминаниям Натальи Викторовны, Гумилев пробыл дома целую неделю, значит, его выписали не 18, а несколько раньше. На время этой последней домашней недели приходится, очевидно, звонок Намсрайжав.

Дома у Гумилева поднялась температура, усилились боли, и ему вновь пришлось лечь в стационар.

Ученики посменно дежурили у его постели. Гелиан Прохоров, много лет не общавшийся с учителем, приехал, как только узнал о болезни Гумилева. Днем с Гумилевым обычно сидели женщины – Елена Маслова, Инна Прохорова, Ольга Новикова и другие. Мужчины сидели по вечерам и ночью, читали ему книги.

Последние недели Гумилева произвели такое впечатление на Инну Прохорову, что она записала в своих воспоминаниях: «…жизнь его кончилась, вернувшись к житию». Но Лев Николаевич не был «святым Львом», и в страданиях он оставался прежним человеком. Константин Иванов читал ему «Четьи Минеи», и когда он уходил, Гумилев просил Ольгу Новикову: «Оля, я же все это давно знаю наизусть! Давайте почитаем… фантастику».