И все-таки переехать пришлось. По словам М.Г.Козыревой, помог с переездом Михаил Александрович Дудин, старый знакомый Ахматовой, советский поэт-фронтовик и большой начальник. Дудин был человеком очень энергичным, несомненно, пассионарным. Его усилиями в Ленинграде появился музей защитников Ханко и Зеленый пояс славы – от Ладоги до Ленинграда. Он и выхлопотал для Гумилева новую отдельную квартиру в центре города – в самом начале Коломенской улицы, на перекрестке с Кузнечным переулком. От старой квартиры Гумилева – минут семь или десять пешком.

Я не стану описывать эту небольшую двухкомнатную квартиру. Петербуржцы знают последний адрес Гумилева. Теперь на улице Коломенской, 1 находится Мемориальный музей-квартира. А все остальные могут легко найти в интернете фотографии рабочего кабинета Гумилева. Трудно разыскать только фотографии кухни с довольно приличной для начала девяностых газовой плитой, до сих пор работающим холодильником, хорошим японским телевизором и очень скромным зеленым кухонным гарнитуром. Спальня же не сохранилась, зато на вешалке висят его пальто и шляпа, а посетители музея, случается, оставляют свои шубы и куртки рядом, на соседних крючках.

По словам Людмилы Стеклянниковой, Гумилев переезд на новую, самую комфортабельную в его жизни квартиру «воспринимал без радости». Вскоре после переезда у Гумилева случился инсульт, он был частично парализован. Гумилев начал поправляться, даже шутил: «Меняю инсульт на два инфаркта», — но здоровье к нему так и не вернулось.

Гумилев как-то спросил Ольгу Новикову: «Вот всё думаю, почему после инсульта выжил? Зачем меня Господь оставил еще жить, что я еще не сделал?» После 1956 года жизнь Гумилева была совершенно подчинена его призванию. В 1987-начале 1988-го, когда не вышли еще «Этногенез», «Древняя Русь» и «География этноса в исторический период», он не хотел умирать и был уверен, что не умрет, пока не окончит работу.

Из интервью Льва Гумилева «Альманаху библиофила»: «У меня много написано про монголов, но я не даю в печать. Чтобы не умереть. Пока в столе лежит незаконченная рукопись, требующая работы, она спасает меня от смерти».

В 1986-м баксы (казахский шаман) предсказал ему смерть через пять лет и семь месяцев, то есть в 1992 году. Сам Гумилев говорил, что и не рассчитывал на такую долгую жизнь. Он готовился умереть еще в середине пятидесятых, не надеялся дожить до конца лагерного срока: «Каждый день в лагере был как последний». В конце пятидесятых – начале шестидесятых Гумилева настолько мучила язва, что он, случалось, жаловался своему первому ученику: «Геля, я скоро умру». Даже в 1988-м он говорил, что умрет в 1991-м, на год раньше предсказанного шаманом. Но прав оказался все-таки шаман.

С начала восьмидесятых здоровье Льва Николаевича становилось все хуже. К язве двенадцатиперстной кишки и спазму френикуса добавилась тяжелая болезнь ног, из-за которой его теперь под руки вводили в аудиторию.

Наталья Казакевич, много лет не видевшая Льва Николаевича, встретила его снова зимой 1984-го на 10-й линии Васильевского острова, где Гумилев читал лекцию в одной из университетских аудиторий. Учеников почему-то не оказалось рядом, машины у Гумилева не было, поэтому пошли к метро. Льва Николаевича мучили боли в ногах: «Еще год тому назад я мог бы погулять с вами по линиям…» – грустно заметил он. «Л.Н. шел, пересиливая боль. Время от времени он прислонялся спиной к стене дома и поднимал поочередно ноги, чтобы боль отпустила». Казакевич, со слов Гумилева, назвала его болезнь «облитерирующим эндартериитом». Хотя симптомы указывают скорее на запущенную варикозную болезнь. В июне 1984-го впервые с лагерных времен вернулась болезнь сердца. Вскоре ему поставили еще один грозный диагноз.

«Несколько раз он падал в университете после лекции – выключалось сознание», — вспоминала Людмила Стеклянникова.

1 июня 1987 года Гумилев вышел на пенсию, но продолжал числиться на геофаке ведущим научным сотрудником-консультантом.

Осенью 1990-го в Таврическом дворце Гумилев прочел свою последнюю лекцию. Сорок минут он рассказывал об этногенезе русского народа, но после лекции ему стало хуже, силы его оставили. Ему приходилось подолгу лежать.

Диагностика и лечение осложнялись недоверием Гумилева к врачам, особенно к врачам университетской и академических поликлиник. Несколько раз он сбегал из стационаров.

Однажды, видимо, решив обмануть «врачей-убийц», он отправился на Московский проспект в местную поликлинику, к которой был приписан лет двадцать назад. И врач простой районной поликлиники поставила ему верный диагноз: сахарный диабет. На большинстве фотографий тех лет Гумилев – довольно полный человек. Но Ольга Новикова вспоминает, что Лев Николаевич, случалось, резко худел, потом снова полнел, что характерно для этой болезни. Язва и диабет требовали строгой диеты, а Гумилев, проголодавший полжизни, диету не соблюдал, что тоже должно было ускорить неизбежный конец.

Гумилеву присылали приглашения из Франции, Венгрии, Монголии, Казахстана, но сил на далекие путешествия уже не осталось.

В последние годы жизни Гумилев ездил по Ленинграду, прощался с городом, показывал ученикам места, где жил, гулял, работал много лет назад. С женой и друзьями, как и прежде, приезжал в любимые южные пригороды Ленинграда. Природа Карельского перешейка ему не нравилась. Только июль-август 1991-го он провел в поселке Солнечном (Оллила), известном своими дюнами и песчаными пляжами на берегу Финского залива, неподалеку от Репино – знаменитой Куоккалы. Как и Ахматова в последние годы жизни, Гумилев и на отдыхе не оставался один. Помимо Натальи Викторовны приезжали друзья, составлявшие его ближнее окружение. На даче в Солнечном их застал августовский путч. Все, кроме Гумилева, были взволнованы. По словам Ольги Новиковой, когда стало известно об аресте Лукьянова, Гумилев «выкурил "беломорину" и кратко сказал: "Статья 58-я – измена Родине. Нам рекомендовали не волноваться. Следующая волна – русская"».

Однажды Гумилев сказал Людмиле Стеклянниковой: «У Вас сынок, а у меня доченька – моя пассионарная теория». Других детей не завел. И, как многие бездетные люди, Гумилев со временем завел домашних животных.

Тема «Гумилев и животные» не получила в литературе хоть какого-то освещения. Биографам и мемуаристам она не казалась интересной или серьезной. Между тем отношение Гумилева к «братьям меньшим» было частью его мировоззрения. Природа – прекрасное творение Бога, если не само его воплощение. К тому же Лев Николаевич любил животных всегда. Вспомним, как в далеком 1932 году в Гиссарской долине он пожалел жабу, спас ее от ножа естествоиспытателя, не побоявшись гнева начальства. В последние годы жизни Гумилев, с подозрением относившийся ко всякого рода международным организациям, тем не менее сочувствовал Гринпису. Правда, не одобрял вегетарианства, а борьбу Брижит Бардо против одежды из натурального меха будто бы приписывал… идейному наследию альбигойства. Но вегетарианство и в самом деле противоестественно, а вот охрана природы – необходима. И Гумилев по мере сил ее охранял. Когда неподалеку от Новгорода Великого решили построить очередной химкомбинат, Гумилев вместе с Балашовым, Яниным, Залыгиным, Романовым подписал письмо с требованием отказаться от опасного и вредного предприятия. Письмо удалось передать Генеральному секретарю ЦК КПСС Горбачеву. Комбинат строить не стали: то ли повлияло мнение общественности, то ли просто денег не хватило.