– Эх, Владимир Иванович!

Кричали громко, то искренне радуясь, то неподдельно сокрушаясь.

– Молодец, рыжий! Дави боксера! – заорал Илья, подходя к месту боя.

Стоящие впереди болельщики удивленно оглянулись, увидели Илью, стали смущенно здороваться, называя его по имени-отчеству и пропуская вперед.

И боксер, и самбист сражались нешуточно и уже порядком устали – первому никак не удавалось ударить, второму свалить.

– Дави, рыжий, дави капиталиста! – закричал Илья.

Владимир Иванович услышал, коротко взглянул туда, но тут же почувствовал на своей шее цепкую пятерню самбиста.

– Вали, рыжий, вали! – завизжал Илья.

Рыжий и впрямь валил Печенкина, и голос Ильи в этот момент был единственным, остальные молчали.

Владимира Ивановича спасло то, что его шея и ладонь рыжего были мокрыми от пота, он не вывернулся, а выскользнул. Растерявшись, рыжий на мгновение раскрылся и тут же получил точный и сильный удар в челюсть. Его ослабшие колени подогнулись, взгляд рассредоточился. Дело было сделано, но Печенкин сгоряча ткнул противника в лоб, и тот опрокинулся на спину.

Все закричали, празднуя победу, и только Илья резко повернулся и стал смотреть в противоположную сторону.

Печенкин победно кружил по рингу и выкрикивал:

– Самбо! Тьфу ваше самбо! И карате тоже тьфу! И кунг-фу, и фу-сю, и го-мо-жо – прямо в жо – тьфу! И все ваши черные пояса против майки мастера спорта СССР – тьфу!

Владимир Иванович преувеличил свое спортивное звание, но никто, разумеется, не стал его поправлять.

Держа за руки победителя и побежденного, Седой торжественно объявил:

– Победил мастер спорта СССР Владимир Печенкин, Придонск, «Трудовые резервы», – и вскинул руку Печенкина вверх. Зрители закричали, засвистели, зааплодировали, и тут же заиграл советский гимн – это тоже была традиция.

На глазах Ильи выступили слезы.

– Эй, ты, коммуняка, иди сюда! – весело и грозно проорал Печенкин.

Илья не двинулся.

– Слышь, что ль! – требовал улыбающийся Владимир Иванович, перекрикивая гремящий на всю катушку гимн СССР.

– Вас папа зовет, Илья Владимирович, – трогая за локоть, услужливо подсказали стоящие рядом.

Илья повернулся. Он улыбался, но с места не двигался.

– Иди-иди, не бойся, звезду на груди вырезать не стану, – подбодрил отец. – Звездану один раз, и всё!

– Я не боюсь. – Илья хотел, видимо, сказать громко, но почему-то получилось тихо, и направился к рингу.

Вокруг смеялись – осторожно и немного нервно. Илья подлез под канаты и остановился напротив отца. Владимир Иванович подскочил, широко размахнулся, и Илья испуганно зажмурился. Печенкин не ударил, он и не собирался бить, а сердито закричал:

– Никогда не делай этого! Не закрывай глаза перед ударом! Это первое правило! Знаешь, как я от этого избавился? Мячик теннисный привязываешь за бечевку и стоишь. Он качается, а ты уклоняешься. Но глаза не закрываешь. Понял?

Илья кивнул.

Печенкин захохотал:

– А теперь учись удар держать! Но тут никакой теории, только в бою, только в бою! Ну-ка! Нилыч, надень на него перчатки.

Пока Седой, глядя насмешливо, всовывал в перчатки слабые безвольные руки Ильи, Печенкин вновь, как после победы, заходил кругами по рингу и закричал, обращаясь к публике, куражась:

– Матч века! Отец-капиталист против сына-коммуниста! Бой без правил и до победного конца!

Он повернулся к Илье и вдруг замолчал и замер. За спиной сына стояла Галина Васильевна – в длинном, до земли, зеленом халате, с влажной повязкой на лбу.

– Ты что здесь устроил, Володя? – спросила она тихо и укоризненно.

Печенкин смущенно улыбнулся и пожал плечами.

Тем же своим спокойным, обезволивающим взглядом Галина Васильевна обвела стоящих вокруг людей, и они стали бесшумно расходиться.

– Нилыч! – закричал Печенкин в спину уходящему Седому. – Будь другом, сгоняй на вокзал, купи семечек, а то в кино еще охота сходить.

– Ты что здесь устроил, Володя? – повторила свой вопрос Галина Васильевна.

Она ждала ответа на свой дважды произнесенный вопрос, но Печенкин решил, видимо, на него не отвечать. Он перестал вдруг замечать жену – как будто ее здесь не было, хотя Галина Васильевна стояла за спиной сына.

– Ну и что? – грозно и насмешливо обратился Печенкин к Илье. – Да здравствует, ну и что? Я ж тебе говорил: нет тут ни коммунистов, ни демократов! Говорил? Говорил! Мы не белые, мы не красные, мы – придонские! Хотел людям праздник испортить? Да они не поняли ничего! Подумали – пьяный омоновец с ума сошел! – Печенкин хохотнул, довольный неожиданной придумкой. – Никто ничего не понял! Или думаешь, в газетах напишут? Не напишут! Или по телевизору покажут? Не покажут! Это я тебе гарантирую. Никто ничего не узнает, понятно? А вот что ты засранец – узнают все…

– Володя! – остановила мужа Галина Васильевна. Она не любила грубых слов.

– Что – Володя?! – закричал Печенкин. – Знаешь, что он сегодня сделал? Он мне в душу плюнул! У меня такой день! Сколько я дерьма за этот храм съел, сколько сил потратил, денег, а он?! – орал Печенкин, и на его шее веревками вздувались жилы. – Заср-р-ранец!

– Володя! – решительно оборвала его жена. Печенкин замолчал и неожиданно засмеялся, сверкая глазами.

– Коммунист? Ну вот и живи как коммунист! – Он вновь обращался к сыну: – Тебе дед сухарей насушил – вот и грызи! И никакой больше охраны – коммунистов не воруют…

– Володя…

– Хочешь – сама охраняй! И жить он в моем доме больше не будет! Всё!

– Володя, успокойся, – попросила Галина Васильевна.

– А я спокоен! – заорал Владимир Иванович. – Спокоен! Потому что это мой дом и все здесь мое. А твой вон кинотеатр «Октябрь»… Ни копейки денег ему! Днем пусть работает, а вечером учится! В школе рабочей молодежи, как я учился. В Швейцарии не научили, там научат! Быстро научат! Обязательно научат! Всё! Новая жизнь! Нью лайф! – Печенкин перемахнул через канаты и прокричал вдаль: – Нилыч! У молодой не бери, у нее недожаренные!

Глава семнадцатая. ОНО УЖЕ ПРИШЛО

1

Илья ушел из отцовского дома в ту же ночь, правда недалеко – в кинотеатр «Октябрь», найдя себе пристанище на чердаке с изнаночной стороны экрана. Он лежал на резиновом матрасе, который притащил киномеханик Наиль, под шерстяным пледом, который дала мама, смотрел в большое полукруглое окно на звезды, слушал воркование невидимых голубей и глуховатую фонограмму любимого фильма отца и был, кажется, счастлив.

У Владимира Ивановича в ту ночь тоже было неплохое настроение. Он сидел, по обыкновению, в последнем ряду, лузгал семечки и неотрывно смотрел на экран, находя там не только душевное отдохновение, но и подтверждение собственным мыслям. И когда судья-индус сказал: «Сын честного человека всегда честен, а сын вора – обязательно вор», – Печенкин согласился, проговорив: