Однако чаще всего она рыдала, думая о кратких часах, проведенных с Зан-Керелем. У нее вошло в привычку вспоминать мельчайшие подробности их встречи – так дряхлые старики, сидя у очага, рассеянно перебирают памятные безделушки; вот Майя в шутку выстукивает ритм танца на груди любимого, вот она роняет кинжал, а Зан-Керель его подбирает… А еще у него шрам на руке – ах, она так и не спросила откуда! Делала она все это почти бессознательно, хотя и понимала неразумность своего поведения. Зачем она о нем думает? Она – прославленная героиня, а между Бекланской империей и Катрией идет война. Зан-Керель наверняка и думать забыл о Майе. Вдобавок вряд ли они когда-нибудь встретятся. А может, его убили?! Она теперь знаменитая Серрелинда, ей все доступно… Можно выйти замуж за богатого и знатного бекланца и всю оставшуюся жизнь горя не знать.

И все же Майя была уверена, что Зан-Керель жив; для нее, как и для любого другого суеверного жителя полуцивилизованной империи, предчувствие ничем не отличалось от знания. Точно так же она была уверена, что Зан-Керель о ней тоже помнит, – ведь если она знала, что чувствует сама, то знала и что чувствует он. «Я не враг ни Катрии, ни Терекенальту. Я лягушатница субанская», – повторяла она про себя, не догадываясь, что субанцы воспринимали как личное оскорбление захват провинции королем Карнатом. Когда Таррин раскрыл секрет ее рождения, она поначалу возмутилась, потом оторопела, а еще позже привыкла и решила, что субанская кровь придает ей необычности и выгодно выделяет среди бекланцев, которые к тому же никогда не были в далекой Субе. Как и любой, кто обнаруживает родство со знаменитостью, Майя гордилась тем, что она племянница легендарной Нокомисы. Нет, она не тонильданка и не бекланка, а значит – не враг Катрии.

Итак, Майя пребывала в твердом убеждении, что им с Зан-Керелем суждено встретиться, хотя неясно, где и когда. Не выдержав неизвестности, однажды в жаркий полдень, когда над городскими стенами колыхалось зыбкое марево зноя, а жители искали укрытия в тени, Майя, как многие до нее, отправилась в храм – просить совета у храмового прорицателя.

Ее проводили к приветливому молодому жрецу, к которому она сразу прониклась доверием. Он попросил рассказать о том, что ее тревожит, – без утайки и ничего не скрывая, но этого Майя сделать была не в силах.

– Есть человек, с которым мы снова должны встретиться, – заявила она. – Я знаю, что нам это суждено, но не знаю, где и когда.

– Это мужчина или женщина?

– Ну… мужчина.

– А где он?

– Не знаю, – пожала плечами Майя. – Далеко.

– И в городе ваши пути не пересекутся?

Вопрос отчего-то встревожил Майю, но ответ на него был один.

– Нет, не пересекутся.

– А он вас станет искать?

– Он стал бы, но не может. Я знаю, что он обо мне не забыл.

– Сайет, мольбы, обращенные к богам, должны быть предельно откровенными. Вы любите этого человека? Кто он?

– Я не могу вам больше ничего сказать, – ответила Майя. – Вот деньги. Я буду вам очень благодарна, если вы сможете мне помочь.

Он согласно кивнул и принялся задавать ей обычные вопросы прорицателей – осведомился о ее возрасте, о дне первого женского недомогания и о дне утраты невинности; потом вручил ей горсть ярко окрашенных палочек – красных, синих и зеленых – и велел бросить их в чашу с песком; затем положил перед ней кусок растрескавшейся древесной коры и спросил, что Майе видится в переплетении линий. После этого прорицатель молча встал и удалился в нишу неподалеку.

– Бог снизошел к вашей мольбе, сайет, – объявил он Майе чуть погодя. – Для того чтобы встретиться с этим человеком, вам нужно самой его отыскать. Вы рассказали мне немного, поэтому ответ оракула краток: «Случай решает все».

– Случай решает все? – недоуменно переспросила Майя.

– Всего хорошего, сайет, – с поклоном сказал жрец. – Увы, другого ответа не будет.

Вернувшись домой, Майя приняла прохладную ванну и задумалась над загадочными словами, с досадой отметив, что за таким советом не обязательно обращаться к богам. Вечером ей предстояло отправиться в маршальский особняк на ужин с Мильвасеной, которая подчеркнула, что других гостей не будет. Разумеется, Майе было любопытно, о чем Мильвасена хочет с ней поговорить.

Случай решает все… Кто угодно может дать такой совет; лекари часто велят оставаться в постели «пока не станет лучше», а судейские (Майя слышала, как о них отзываются те, кто имеет с ними дело) заявляют: «Разбирательство ни к чему не приведет, лучше его не начинать» – и за эти пустые слова получают законную плату. Впрочем, очевидные истины, изрекаемые мудрецами, наталкивают на здравые мысли.

«…Нужно самой его отыскать…» Но как? «Случай решает все…» А где его взять, этот случай?

«Ах, возлюбленный мой Зан-Керель! – беззвучно взмолилась Майя. – Подскажи мне, что делать?»

Воображаемый Зан-Керель ничего не ответил, только улыбнулся тепло и ласково, как в Мельвде, когда он клялся Майе в своей вечной любви.

Майя рассеянно надела простое светло-серое платье и бусы из золотисто-коричневых зильтатов, добываемых со дна Тельтеарны, – подарок какого-то поклонника, деньги которого теперь звенели в карманах ортельгийских торговцев, может быть даже Ген-ла-Дана.

Мильвасена встретила гостью радушно, без холодности и отстраненности, которая прежде так задевала Майю. За прошедшие месяцы девушки сблизились; оказалось, что они странным образом полагаются друг на друга. Мильвасена, баронская дочь, всю жизнь провела в захолустье и сейчас, в столице, без родных и близких, в окружении бекланских слуг, просила совета у Майи, не боясь уронить собственное достоинство. В свою очередь, Майя рада была подруге, которую, в отличие от шерн, не занимали поклонники, бастанье и способы разбогатеть. С дружелюбными, приветливыми Неннонирой и Отависой было приятно проводить время, но, как ни странно, о многом с ними говорить не хотелось. Неннонира, хоть и восхищалась Майиным успехом, нисколько ей не завидовала и ради нее готова была на все – ссудила бы деньгами, встала бы на защиту, но рассказать ей о Зан-Кереле Майя не могла.

Мильвасена – совсем другое дело. Майя пока не говорила ей о своем возлюбленном, но догадывалась, что Мильвасена отнесется к ее рассказу с пониманием и сочувствием. Обе девушки сохранили свою первозданную душевную чистоту, не замаранную никакими испытаниями и невзгодами. Несмотря на все беды, перенесенные Мильвасеной, она оставалась верна себе и питала глубокую, искреннюю любовь к Эльвер-ка-Вирриону; Мильвасена не думала ни об унижениях, ни о возвышении – она была спутницей Эльвер-ка-Вирриона, будущей матерью его ребенка, и Майя разделяла эти чувства.

На Мильвасене было свободное темно-синее платье йельдашейского шелка, на котором золотой нитью было вышито изображение Аэрты – точная копия статуи, которую Майя в прошлом году видела на празднестве дождей в коридоре маршальского особняка. Мильвасена с гордой улыбкой выпятила округлившийся живот.