Не получив ответа, Жуков через шесть дней пишет новое письмо Сталину, копии которого отправляет Жданову и Булганину:

«Товарищ Сталин, я еще раз со всей чистосердечностью докладываю Вам о своих ошибках.

1. Во-первых, моя вина прежде всего заключается в том, что я во время войны переоценивал свою роль в операциях и потерял чувство большевистской скромности.

Во-вторых, моя вина заключается в том, что при докладах Вам и Ставке Верховного Главнокомандования своих соображений я иногда проявлял нетактичность и в грубой форме отстаивал свое мнение.

В-третьих, я виноват в том, что в разговорах с Василевским, Новиковым и Вороновым делился с ними о том, какие мне делались замечания Вами по моим докладам… Я сейчас со всей ответственностью понял, что такая обывательская болтовня безусловно является грубой ошибкой, и ее я больше не допущу.

В-четвертых, я виноват в том, что проявлял мягкотелость и докладывал Вам просьбы о командирах, которые несли заслуженное наказание.

2. Одновременно, товарищ Сталин, я чистосердечно заверяю Вас в том, что заявление Новикова о моем враждебном настроении к правительству является клеветой.

Вы, товарищ Сталин, знаете, что я, не щадя своей жизни, без колебаний лез в самую опасную обстановку и всегда старался как можно лучше выполнить Ваше указание. […]

3. Все допущенные ошибки я глубоко осознал, товарищ Сталин, и даю Вам твердое слово большевика, что ошибки у меня больше не повторятся. На заседании Высшего военного совета я дал Вам слово в кратчайший срок устранить допущенные мною ошибки, и я свое слово выполняю. Работаю в округе много и с большим желанием. Прошу Вас, товарищ Сталин, оказать мне полное доверие, я Ваше доверие оправдаю.

Г. ЖУКОВ»[762].

И второе письмо также осталось без ответа. Похоже, Жуков начал готовиться к худшему. В 1967 году он расскажет Анне Миркиной, редактору своих «Воспоминаний»: «Каждый день ждал ареста. Подготовил чемоданчик с бельем»[763].

Через год после заседания Высшего военного совета «дело Жукова» еще не закончилось. 21 июля 1947 года ЦК сообщил, что Жуков и Телегин, его бывший заместитель по политической части на 1-м Белорусском фронте, совершили грубое нарушение, наградив орденом Отечественной войны певицу Лидию Русланову. Если Жуков отделался в данном случае выговором, то Телегина уволили из вооруженных сил[764]. Сталин разрешил проведение обысков: 5 января 1948 года в московской квартире Жукова на улице Грановского и в ночь с 8 на 9 января на его даче в Сосновке. В списке обнаруженных предметов перечислены десятки золотых часов, драгоценных камней, ювелирных украшений, картин… Абакумов, любитель пикантных подробностей, 10 января доложил Сталину, что «в спальне Жукова над кроватью висит огромная картина с изображением двух обнаженных женщин. Есть настолько ценные картины, которые никак не подходят к квартире, а должны быть переданы в государственный фонд и находиться в музее…». Больше всего Абакумова возмутило то, что «вся обстановка, начиная от мебели, ковров, посуды, украшений и кончая занавесками на окнах, – заграничная, главным образом немецкая. […] На даче нет ни одной советской книги, но зато в книжных шкафах стоит большое количество книг в прекрасных переплетах с золотым тиснением, исключительно на немецком языке. Зайдя в дом, трудно себе представить, что находишься под Москвой, а не в Германии»[765]. По словам дочерей Жукова[766], во время обыска пропала великолепная брошь с бриллиантами, подаренная Александре Диевне Руслановой.

Эра Жукова яростно защищает память отца, утверждая, что протоколы обысков – фальшивка. По ее словам, невозможно, чтобы на даче поместилось такое количество предметов, а на все вещи, приобретенные в Германии, у отца имелись чеки[767]. В письме Жданову, назначенному главой комиссии, призванной расследовать его деятельность, Жуков настаивал, что большая часть находившейся на даче мебели была предоставлена ему в пользование по распоряжению главы МГБ Абакумова. Это вполне возможно, если Абакумову было поручено собрать или изготовить улики, оправдывавшие опалу Жукова. Но объяснения Эры выглядят неубедительно. В 1948 году Жуков сам признается, что «много накупил» в Германии. Список, представленный им самим в комиссию, впечатляет. Одних только мехов: 160 шкурок норки, 40–50 шкурок обезьяны, 50–60 котика… Прочитав этот список, Сталин якобы проронил: «Как был скорняком, так и остался!»

Поведение Жукова не отличалось от поведения его солдат. Размер разрушений и грабежей, учиненных нацистами на советской территории, стал для всех достаточно веским основанием для того, чтобы брать у побежденных все, что можно унести. Протокол допроса[768]арестованного в 1948 году Абакумовым генерал-майора Сиднева, заместителя начальника берлинского представительства госбезопасности Серова, показывает, что высшее советское командование не довольствовалось приобретением в качестве трофеев часов, как делали рядовые солдаты. Были найдены 100 мешков, содержавших 80 миллионов рейхсмарок, которые глава представительства госбезопасности в Восточной Германии Серов, близкий к Жукову, употребил на свои личные нужды. Уполномоченный НКВД в Тюрингии возобновил работу крупного местного пивоваренного завода, а прибыль клал себе в карман. Сам Серов тоже проявил предпринимательскую жилку, которую в русском человеке не смогли убить тридцать лет господства коллективистской идеологии: он организовал небольшой, но выгодный бизнес по производству радиоприемников и патефонов. Также Сиднев показал: «Несколько позже ко мне была прислана от ЖУКОВА корона, принадлежавшая по всем признакам супруге немецкого кайзера. С этой короны было снято золото для отделки стэка, который ЖУКОВ хотел преподнести своей дочери в день ее рождения»[769].

В январе 1948 года, параллельно с расследованием «трофейного дела», на окружение Жукова оказывалось постоянное давление со стороны органов госбезопасности. Бучин, его верный водитель, был отозван в Москву. Жуков написал письмо Власику, могущественному начальнику личной охраны Сталина, в котором просил отменить это решение. Власик в присутствии Бучина бросил в мусорную корзину (так у авторов. Бучин же в своих воспоминаниях пишет: «Он, не распечатывая, сунул его под стекло на столе». – Пер.), потом уволил из МГБ. Второе письмо, адресованное Берии, осталось без ответа. Затем были арестованы Телегин и два адъютанта Жукова: полковник Семочкин и генерал Минюк, а также генерал Сиднев из представительства НКВД в Берлине. Уже после смерти Сталина Телегин напишет Молотову из тюрьмы: «Я был арестован в Ростове без предъявления ордера и доставлен в Москву во внутреннюю тюрьму МГБ. Здесь с меня сразу содрали одежду, часы и проч., одели в рваное, вонючее солдатское обмундирование, вырвали золотые коронки вместе с зубами, подвергли и другим унизительным издевательствам. После этой „предварительной обработки“ я был вызван министром Абакумовым, который… потребовал, чтобы я признался в своей „преступной работе“ против Партии и Советского государства. Когда же я потребовал, чтобы мне предъявили конкретные обвинения в моих преступлениях, министр […] заявил мне: „Это ты скажешь сам, а не будешь говорить – отправим в военную тюрьму, покажем тебе, где раки зимуют, тогда заговоришь!“ Оскорбляя и издеваясь, следователи и руководство МГБ требовали от меня показаний о „заговоре“, якобы возглавлявшемся Жуковым Г.К., Серовым И.А. и мною…»[770]