марта, по пути к своим, Шолохов заедет в Саратов к друзьям – и будет там читать вслух по памяти «Февральский дневник» Берггольц. Так его тронули её стихи.

Нет, мы не плачем. Слёз для сердца мало.

Нам ненависть заплакать не даёт.

Нам ненависть залогом жизни стала:

объединяет, греет и ведёт.

О том, чтоб не прощала, не щадила,

чтоб мстила, мстила, мстила, как могу,

ко мне взывает братская могила

на охтенском, на правом берегу.

В Николаевске Шолохов расскажет однокласснику дочки Светы, будущему литературоведу Виктору Гуре: встречался тут с человеком, чья судьба так остро задела, что… буду, наверное, писать одну вещь.

Вещь эта будет называться «Наука ненависти». По жанру – очерк, хотя с какого-то момента этот очерк начнут называть рассказом. Прототип «Науки ненависти» – встреченный однажды Шолоховым офицер Герасимов: надорванный немецким пленом, чудом вырвавшийся и зачерствевший в святой злобе русский мужик. Сюжетная канва – самая по тем временам обычная.

Дело не в судьбе. Когда пишешь – дело в интонации, которую поймал, или которая сама тебя подцепила за горло.

Ту интонацию суровой ниткой прошила ленинградка Ольга, написавшая: «Нам ненависть залогом жизни стала».

* * *

Сталину доложили: Шолохов едва не погиб, сильнейшие травмы, сбежал от врачей, выступает в частях, на радио, собирается на передовую.

В середине мая писателя вызвали в Москву. Привезли в ресторан где-то в центре. Стол был накрыт на двоих.

Спустя некоторое время вошёл Сталин.

Писатель и вождь не виделись чуть более полутора лет. Сталин заметно поседел.

– Как вы себя чувствуете, товарищ Шолохов? – спросил он, усевшись за стол.

– Всё хорошо, Иосиф Виссарионович.

Им разлили напитки.

– Врачи говорят, у вас очень сильные травмы, которые нельзя переносить на ногах. Вам нужно бы пройти повторное обследование в кремлёвской больнице.

– Мне уже лучше, товарищ Сталин.

– Говорят, лётчик был пьян. Его собираются судить.

– Ручаюсь, что не был пьян.

– Как вы можете ручаться?

– Я с ним общался перед вылетом.

Они выпили вина. Обсудили дела на фронте.

Шолохов спросил:

– Когда, товарищ Сталин, мы погоним их с нашей земли?

– Копим силы для удара, – ответил он. – Будем наступать.

Неожиданно Сталин поинтересовался:

– Сколько времени Ремарк писал «На Западном фронте без перемен»?

– Три года.

– Три года… – Сталин задумался. – Идёт война, тяжелейшая. Кто о ней напишет, если не вы? Нужен такой же сильный роман, как «Тихий Дон». Вы сумели изобразить там храбрых людей. Мелехов храбр. Подтёлков храбр. Нам нужны портреты героев этой войны. В «Тихом Доне» – только белогвардейские генералы. У нас есть наши генералы.

Шолохов разумно смолчал о том, что в ту войну белогвардейских генералов он встречал не раз, а красноармейских – ни одного. В эту видел многих, больше всех поразил Лукин – но он пропал без вести.

– Нужны портреты полководцев! – продолжал Сталин. – Неужели сегодня нет таких, как Суворов и Кутузов? Которые сегодня отбросили немцев от Москвы, выбили из Ростова.

Сталин поднял свой бокал:

– Накануне ваших именин мне хотелось бы пожелать вам крепкого здоровья и нового, эпического романа, где будут и полководцы, и простые бойцы этой страшной войны.

Они чокнулись.

– Что скажете, товарищ Шолохов? Быть может, вам что-то необходимо для работы?

Шолохов не мог обещать, чтоб не обмануть Сталина. Но и отказаться не считал возможным.

– Я закончу очерк, который задумал, товарищ Сталин. И тут же начну думать о романе.

Сталин внимательно смотрел на собеседника.

– Думаю, вам всё-таки надо подлечиться, товарищ Шолохов. Есть хорошие места в Грузии.

– Что же мне там делать? – отшутился Шолохов. – Вина много! Вряд ли вытерпишь.

– Скажем врачам, чтобы вам не давали вина.

– А зачем тогда ехать? – засмеялся Шолохов. – Я уж лучше поближе к дому. Дома лучше работается.

– Хорошо, товарищ Шолохов. Мы на вас рассчитываем.

Сталин встал. Они пожали друг другу руки.

Писателя отвезли в «Националь».

* * *

Обнадёженный этой встречей, Шолохов приехал в Николаевск:

– Семья! Слушай мою команду! Полчаса на сборы домой!

Жене шепнул:

– Сталин сказал: скоро наступление. Что мы тут ютимся?

Все ликовали! Быть может, война завершится в этом 1942-м? Ну хотя бы к зиме?

Разделили семью на две части – всех разом было не так-то просто вывезти. Основной состав загрузился в предоставленный местным райкомом транспорт. Двинулись обратно: триста километров – по российским меркам рукой подать. В тот же день были дома. Собаки лаяли, коровы мычали, мать всплакнула: несчётная семья понемногу забиралась, как в улей, в свои соты.

Из Вёшенской Шолохов вернулся в Москву на очередную сессию Верховного Совета. Оттуда снова в Николаевск, к оставшейся части семьи. В этом треугольнике – меж Москвой, Вёшенской, Камышином – он завершит работу над очерком «Наука ненависти».

«И если любовь к Родине хранится у нас в сердцах и будет храниться до тех пор, пока эти сердца бьются, то ненависть всегда мы носим на кончиках штыков».

В мирные годы очерк мог бы показаться прямолинейным и пафосным, но на тот момент он являл собой образчик жанра. Шолохов создал один из ключевых текстов той войны.

Между «Правдой» и «Красной звездой» тут же случился спор: кто публикует Шолохова. Спор разрешался на самом верху. Приняли решение: очерк опубликуют обе газеты. «Наука ненависти» была опубликована в «Правде» от 22 июня 1942 года. Спустя год после начала войны вышел подводящий итог случившемуся и определяющий будущее текст.

На следующий день очерк дала «Красная звезда».

Отдельной тридцатистраничной книжкой «Науку ненависти» опубликовал Воениздат: сначала в серии «Библиотека красноармейца», следом во «Фронтовой библиотеке краснофлотца».

Малоформатной брошюркой «Наука ненависти» была напечатана в «Библиотеке “Огонёк”». Затем – издательствами политуправлений Западного и Карельского фронтов, затем – отдельными изданиями в Алма-Ате, Баку, Кирове, Куйбышеве, Новосибирске, Свердловске, Чкалове. В течение считаных недель написанное Шолоховым прочитали, услышали, узнали сотни тысяч, а затем и миллионы советских людей.

Полгода спустя отчитываясь о главных достижениях советской литературы за первые двадцать месяцев войны, Фадеев назвал пять имён. Твардовский с поэмой «Василий Тёркин», стихи Симонова и Суркова, очерк Алексея Толстого «Родина» и, по выражению Фадеева, «крупный полуочерк, полурассказ» Шолохова. Перечисленное, по словам Фадеева, получило в Советской России «огромный резонанс».

Одну из множества историй, связанных с «Наукой ненависти», рассказал потом легендарный советский лётчик Анатолий Ляпидевский: «Помнится, прилетел я с новыми пикирующими бомбардировщиками в третью воздушную армию… В тот день “мессершмиты” сбили наш “П-2”. Проносят на носилках обуглившегося лётчика. Лица не узнать. Полез я к нему в гимнастёрку за документами. Вытащил “Правду”, газета вся в крови. И гляжу: рассказ Шолохова “Наука ненависти”».

Комдив, увидев в кабине Ляпидевского фотографию Шолохова, известного ему по