Рано утром 5 июля из газеты «Живое слово» большевики узнают про обвинение в шпионаже. Они называют это вторым «делом Дрейфуса», по аналогии с процессом против французского офицера, ложно обвиненного в шпионаже в пользу Германии в 1890-е годы.

«Теперь они перестреляют нас по одному. Сейчас их время», – говорит Ленин Троцкому, который думает о том же. Лидеры большевиков спешно покидают типографию «Правды» – за несколько минут до того, как туда заходят правительственные войска, которые затем берут и дом Кшесинской.

Ленин боится за свою жизнь и даже пишет Каменеву с просьбой: «если его укокошат», опубликовать статью «Марксизм о государстве», оставленную в Стокгольме. И отправляет Зиновьева в Петросовет попросить защиты у коллег-социалистов.

«Товарищи, совершилась величайшая гнусность, – кричит Зиновьев, вбежав в зал заседания. – Чудовищное клеветническое сообщение появилось в печати и уже оказывает свое действие на наиболее отсталые и темные слои народных масс». Интересно, что это дословно то же обвинение в популизме, которое выдвигается против самих большевиков, когда те призывают солдат бежать с фронта отбирать землю у помещиков, а фабрики у «буржуев». Зиновьев требует от исполкома срочно реабилитировать Ленина. Встает старый народник Чайковский и говорит, что «дыма без огня-де не бывает». Чхеидзе ледяным тоном отвечает Зиновьеву, что меры будут приняты.

Последние повстанцы – кронштадтские матросы и солдаты Первого пулеметного полка – удерживают Петропавловскую крепость, но утром 5 июля их оттуда выбивают, разоружают и отпускают. Никаких массовых расстрелов большевиков не происходит – спустя много лет в своих воспоминаниях Троцкий будет называть это ошибкой Временного правительства: «К счастью, нашим врагам не хватало еще ни такой последовательности, ни такой решимости», – напишет он. Церетели даже в эмиграции будет считать, что он и его товарищи поступили правильно, поскольку они хотели демократии и не собирались развязывать террор.

Военный министр Керенский все время восстания находится на фронте. Только вечером 4 июля он получает телеграмму от Львова с просьбой срочно приехать в столицу. Он немедленно отправляется обратно и шлет гневные телеграммы с требованием арестовать всех большевиков. По дороге случается катастрофа: в поезд Керенского на полной скорости врезается локомотив. Министр не ранен, но испытывает сильный шок и не сомневается, что это покушение, хотя никаких доказательств тому нет.

На последней станции перед Петроградом его встречает министр иностранных дел Терещенко, который специально выехал навстречу, чтобы рассказать о происходящем в столице. Восстание стало большим ударом для премьер-министра князя Львова, и тот собирается уйти в отставку, сдав дела Керенскому.

В Петроград военный министр приезжает в крайнем раздражении – и первым делом увольняет командующего столичным военным округом Петра Половцева – того самого, благодаря которому большевистский мятеж был усмирен. Керенский обвиняет его в недостаточной активности при подавлении восстания и «невыполнение приказов» Керенского. Половцев пытается объяснить, что большевики не арестованы, потому что за них заступается Петросовет, а Временное правительство не рискует санкционировать арест против воли исполкома.

В штабе Петроградского военного округа новость об увольнении Половцева вызывает переполох – офицеры рвутся убить Керенского, совершить переворот и объявить Половцева диктатором. Уволенный командующий их успокаивает.

С Юго-Западного фронта приходит телеграмма, что немцы перешли в наступление и прорвали оборону. С этой телеграммой в руках Керенский входит в зал, где заседает Временное правительство и представители Петросовета. «Думаю, вы больше не возражаете против арестов?» – размахивая телеграммой, кричит он, уверенный, что немецкое наступление и восстание большевиков – это части единого плана.

Премьер-министра Георгия Львова Керенский застает в тяжелой депрессии. Толстовец Львов всегда защищал интересы народа. Лозунг «Долой министров-капиталистов», проклятия в адрес Временного правительства убивают премьера. Кого он представляет, если народ против него?

«Я не сразу узнал Георгия Евгеньевича. Передо мною сидел старик с белой как лунь головой, опустившийся, с медленными, редкими движениями, – описывает секретарь Львова своего начальника в день отставки. – Не улыбаясь, он медленно подал мне руку и сказал: "мне ничего не оставалось делать. Для того, чтобы спасти положение, надо было бы разогнать советы и стрелять в народ. Я не мог этого сделать. А Керенский это может"».

Впрочем, уходя в отставку, премьер-министр пишет письмо, в котором объясняет, что главная причина его отставки – это конфликт с лидером эсеров министром земледелия Виктором Черновым, который хочет поделить землю, не дожидаясь того, как Учредительное собрание утвердит план земельной реформы. Львов считает, что это незаконно и неправильно. Больше того, Львов обвиняет Чернова, что тот своими действиями оправдывает незаконные самозахваты земли крестьянами (Чернов и правда считает это «меньшим злом», чем держать крестьян в напряжении).

Князь Георгий Львов – уникальная фигура в российской истории. Первый руководитель Российской республики, по сути русский Джордж Вашингтон, остался совершенно неизвестным публике – и остается неизвестным до сих пор. Первый американский президент, по воспоминаниям коллег, заняв свой пост, стал крайне важным и чопорным, заявляя, что отныне все, что он делает, – это прецедент. Князь Львов мог бы вести себя так же. Но он пытался максимально не быть императором, быть полной противоположностью всем предыдущим руководителям страны. Это ему удалось, причем не только с предыдущими, но и со всеми последующими лидерами России. Друг Льва Толстого, князь Львов оказался князем Мышкиным русской политики. Единственным стопроцентно порядочным и оттого мимолетным руководителем России, человеком, который не терпел насилия, вовсе не стремился к власти и не стал за нее держаться.

Оставив свой пост, Львов уезжает в Оптину пустынь – монастырь, куда несколько раз приезжал Толстой, причем в последний раз – перед самой смертью.

Немецкое контрнаступление наносит мощный психологический удар по армии и по всей стране. Газеты пишут, что 607-й полк дезертировал. Позже Керенский будет утверждать, что первые публикации в газетах были ложью и они окончательно деморализовали армию.

Борис Савинков телеграфирует с Юго-Западного фронта, что большинство частей стремительно разлагаются, о дисциплине нет уже и речи, на сотни верст в тыл тянутся вереницы беглецов. О том, как массово бежит пехота, вскоре будут рассказывать страшные легенды: дезертиры расстреливают всех, кто пытается им помешать, убивают офицеров, грабят местных жителей. За несколько дней так называемого Тарнопольского позора российская армия теряет не просто все территории, которые были заняты прошлогодним Брусиловским прорывом, но намного больше.

Керенский в неудаче своего наступления винит прессу – и приказывает восстановить военную цензуру. Генерал Корнилов, новый главнокомандующий Юго-Западным фронтом, телеграфирует в Петроград, что только смертная казнь спасет «многие невинные жизни ценою гибели немногих изменников, предателей и трусов». Его телеграмму перепечатывают все газеты. Не дожидаясь одобрения Временного правительства, он приказывает вылавливать дезертиров и вешать на перекрестках, прикрепляя к трупам дощечки с перечислением их преступлений.