Речь Корнилова становится вызовом Керенскому и сидящим в зале членам Петросовета. Он говорит, что в наследие от старого режима свободная Россия получила боеспособную и готовую к самопожертвованию армию. Но новые законы превратили ее в «безумную толпу, дорожащую исключительно своей жизнью». Мир, говорит он, невозможен, и даже если он будет заключен, эта толпа разгромит беспорядочным потоком свою же страну. Наконец, он сообщает залу, что вместе с Савинковым предложил Керенскому план реформ и не сомневается, что план будет принят безотлагательно.

Закончив речь, Корнилов покидает театр и уезжает в Ставку. Его выступление производит огромное впечатление на слушателей. Полгода спустя Марина Цветаева напишет о нем стихотворение:

Потом Керенский опять выступает, обещает быть жестким, «забросить далеко ключи от сердца, любящего людей» и думать только о государстве. «Мы душу свою убьем, но государство спасем», – говорит он, рассуждая о восстановлении смертной казни в тылу. То есть и Керенский, и Корнилов говорят одно и то же, просто разным тоном. Зрители не понимают, есть или нет конфликт между премьером и Верховным главнокомандующим?

В последний день московского Государственного совещания открывается Поместный собор Русской православной церкви – впервые с XVII века. Это символический акт, отделение церкви от государства. На открытии присутствуют и Керенский, и «министр церкви» Карташев.

Но главной темой в газетах 15 августа становится не закрытие политического совещания и не открытие церковного – а одна из крупнейших техногенных катастроф в истории России на тот момент. В Казани сторож оружейного завода неудачно бросает окурок – и начинается пожар. Загораются склады с пулеметами, снарядами, цистерны с нефтью. В городе паника – едва ли не вся Казань бежит, чтобы спастись от взрывающихся боеприпасов. В пожаре погибает 21 человек, уничтожен почти весь запас пулеметов, необходимый армии. Газеты уверяют, что поджог – дело рук немецких агентов. Трагедия усугубляется всплеском мародерства, причем, по данным прессы, особенно бесчинствуют солдаты.

Пожар в Казани еще продолжается, когда немецкие войска берут Ригу, останавливаясь в 500 км от российской столицы. Корнилов принимает решение создать отдельный Петроградский фронт, который будет подчинен непосредственно Ставке, однако сам город по-прежнему останется под контролем Временного правительства.

Накануне московского совещания Корнилов отправляет войска в сторону столицы: кавалерийский корпус под командованием генерала Александра Крымова и так называемую Дикую дивизию, состоящую из выходцев с Северного Кавказа. Все в штабе понимают, что войска идут для того, чтобы иметь возможность взять под контроль Петроград. «Пора немецких ставленников и шпионов во главе с Лениным повесить, а Совет рабочих и солдатских депутатов разогнать», – говорит Корнилов начальнику своего штаба Александру Лукомскому, добавляя, что он вовсе не против Временного правительства: «Я надеюсь, что мне в последнюю минуту удастся с ним договориться».

Керенский по-прежнему не решается ввести военное положение и принять пакет «корниловских» мер – он говорит Савинкову, что власть правительства совершенно подорвана, в Ставке контрреволюционные настроения и Савинков должен поехать туда, чтобы исправить положение. В ответ тот напоминает, как оскорбителен был их последний разговор: «Забыть этого еще не могу. Вы разве забыли?» «Да, я забыл. Я, кажется, все забыл, – странно улыбается премьер. – Я… больной человек. Нет, не то. Я умер, меня уже нет. На этом совещании я умер…»

Савинков встречается с Корниловым 24 августа в Ставке, они обсуждают план: Керенский подписывает все репрессивные законы, а Корнилов вводит в столицу войска, чтобы пресечь протесты. Верховный главнокомандующий признается Савинкову в неприязни к премьеру-министру, которого он считает слабохарактерным. Правительство, по мнению Корнилова, будет лучше работать без него. Стало быть, направляющиеся в столицу войска должны защитить город не только от немцев и большевиков, но и от Керенского.

Савинков начинает переубеждать Корнилова: «Я знаю Керенского, люблю и уважаю его, – говорит Савинков. – Керенский человек большой и благородной души, искренний и честный, но Вы правы в одном, – разумеется, не сильный». Корнилов в итоге соглашается сотрудничать с Керенским.

После этого Савинков просит Корнилова не назначать командующим операцией в Петрограде генерала Крымова и не направлять в столицу Дикую дивизию – потому что «горцам все равно кого резать». Корнилов соглашается, но обманывает Савинкова. Крымов уже назначен, его корпус и Дикая дивизия продолжают движение в сторону Петрограда.

«Крымов известен своей решительностью, и Савинков просто боится, что он повесит лишних 20–30 человек», – говорит Верховный главнокомандующий начальнику своего штаба. Он уверен, что Савинков ему еще спасибо скажет за такой выбор.

В день, когда Савинков уезжает в Ставку, его друзья Гиппиус, Мережковский и Философов пишут письмо Керенскому. Они призывают его скорее принимать решительные меры («властвовать»), а если он не может, передать власть «более способным», вроде Савинкова, а самому остаться «символом».

В тот же день в Зимний дворец к Керенскому приходит бывший член Временного правительства Владимир Львов (он однофамилец Георгия Львова, бывшего председателя Временного правительства), всего месяц назад уволенный с должности министра вероисповеданий. Еще недавно он называл Керенского смертельным врагом, а сегодня приходит, чтобы предупредить об опасности. Львов говорит, что популярность Керенского упала, но туманно намекает, что есть «некоторые круги», которые могут его поддержать. Керенский соглашается вступить в переговоры с «некоторыми кругами».

Получив письмо, он идет объясниться с Мережковскими. Застает дома только Философова. «Так принимайте же меры! Громите их! – советует ему Философов. – Помните, что вы всенародный президент республики, что вы избранник демократии, а не социалистических партий». После короткого разговора Керенский убегает так же стремительно, как и прибежал. «Впечатление морфиномана, который может понимать, оживляться только после вспрыскивания, – вспоминает Философов. – Нет даже уверенности, что он слышал, запомнил наш разговор».

Тем временем Владимир Львов начинает свою челночную дипломатию. 25 августа он приходит к Корнилову якобы с «поручением от Керенского» и говорит, что Керенский хоть сейчас готов уйти в отставку, но продолжит работу, если Корнилов его поддержит. И просит Корнилова изложить свои требования. Тот говорит, что после взятия Риги, казанского пожара и беспорядков по всей стране спасти страну может только диктатура, причем неважно, кто будет диктатором: Керенский, он сам, Корнилов, генерал Алексеев или кто-то еще. По словам Корнилова, вводить диктатуру надо срочно: с 28 августа по 2 сентября в Петрограде готовится большевистский переворот. Львов отвечает, что, вполне возможно, Корнилову будет предложено стать диктатором.