потолком; были там также и светящиеся осы, и ночные пчелы, и бриллиантовые мухи размером с воробья. Прямо перед ним на низеньком столике стояли водяные часы с чашей для стока воды; на каждый третий вздох, или двенадцатый удар сердца, в нее падала капля, от которой по гладкой водной поверхности расходились круги. Рядом стоял хрустальный графин с золотистым вином: при виде его Мышелову мучительно захотелось пить.

Так в подробностях выглядел его сон или видение, или что там еще это было. Из действующих лиц была, прежде всего, сама Хисвет, облаченная в фиолетовое платье того же оттенка, что и драпировки на стенах и ее губы. Она сидела на кровати, веселая как птичка, беззаботная, словно школьница, и, как всегда, чертовски привлекательная. В некотором отдалении от нее стояли две босоногие горничные, одетые в облегающие платьица, черное и белое, такие короткие, что еле прикрывали их попки. Хисвет что-то объясняла им, какие-то правила поведения по-видимому, а они почтительно внимали ей, каждая на свой лад: брюнетка энергично кивала, улыбалась, взгляд ее выражал глубокое проникновение в самую суть распоряжений хозяйки, в то время как блондинка оставалась серьезной и слушала, широко раскрыв глаза и почти не дыша, точно стремилась не только уловить каждое слово Хисвет, но и запечатлеть его в каком-то потайном уголке памяти, отведенном специально для этой цели.

Но хотя фиолетовые губы и пятнистый розово-голубой язык Хисвет беспрестанно двигались, а правая рука с вытянутым указательным пальцем то и дело поднималась и опускалась, отмечая особенно важные моменты речи, Серый Мышелов не слышал ни единого слова. Присутствующие, по-видимому, не видели его: даже дерзкий взгляд темноволосой девицы, шаривший по всем углам комнаты, не остановился на нем ни разу.

А поскольку обе горничные в своих коротеньких платьицах были не менее привлекательны, чем их обворожительная хозяйка, то Мышелову стало даже обидно, что его не замечают.

Делать ему было нечего, и он начал представлять их голыми. Зная Хисвет, он был уверен, что скоро ему представится возможность сравнить картинку, нарисованную воображением, с реальностью: синегубая очаровательница имела обыкновение осыпать милостями через посредниц.

Сама же она все еще оставалась загадкой для Мышелова – он не знал, что скрывается за всеми этими накидками, платьями и кольчугами, которые она обычно носила: нормальное женское тело или четыре пары грудей, маленькие, как у девочки-подростка, с острыми сосками, расположенные попарно, две нижние сразу над лобком.

Не знал он и того, какого размера были сейчас все три женщины и он сам: крысиного – десять дюймов, или человеческого – пять футов. Он, конечно, не пил эликсир роста, который использовался обитателями Верхнего Ланкмара при спуске в Нижний и наоборот.

Мышелов ощутил прилив желания. Разве не заслужил он хоть капельку удовольствия после всех испытаний, что выпали на его долю под землей? Женщинам же ничего не стоит сделать мужчину счастливым.

Однако он по-прежнему не слышал ни единого слова из их разговора.

Либо они разыгрывают пантомиму (задуманную Хисвет с целью подразнить его?), либо он все-таки спит и видит сон (хотя и очень похожий на реальность), либо их разделяет звуконепроницаемый барьер (магического происхождения, скорее всего).

В пользу этой возможности говорило то, что, хотя ему было хорошо видно, как огромные светящиеся насекомые движутся в своих клетках и задевают крыльями и лапками за тонкие серебряные прутья, ни жужжание, ни басовитое гудение не достигали его слуха; также беззвучно падали в чашу редкие, но крупные капли из стоявших поблизости водяных часов – факт, который Мышелов счел наиболее существенным в данных обстоятельствах.

И еще одно удивительное явление, вполне сочетавшееся с неправдоподобным реализмом и безмолвием разворачивавшейся у него перед глазами сцены, наводило на мысль о колдовстве: несколько над краем стола украшенной кольцами рукояткой вверх висел небольшой, всего в кубит длиной, суживающийся к концу хлыст из кожи снежной змеи. До него было буквально рукой подать, и Мышелов отчетливо видел каждую морщинку на его коже, но не мог разглядеть ни бечевки, ни тончайшей ниточки, поддерживавшей хлыст в воздухе.

«Что ж, сцена ясна», – сказал он себе. Осталось только решить, как из зрителя превратиться в одно из действующих лиц. Лучше всего будет чуть податься вперед, обхватить тремя пальцами правой руки горлышко графина, большим и указательным снять пробку и, прежде чем опрокинуть его содержимое в свою пересохшую глотку, небрежно произнести что-то вроде: «Приветствую тебя, дражайшая демуазель, и нижайше прошу прервать увлекательную игру, чтобы уделить немного внимания старинному приятелю. Не пугайтесь, девочки». Последняя фраза предназначена, разумеется, горничным.

Что ж, сказано – сделано!

Но, увы, с самого начала все пошло наперекосяк. При первой же попытке пошевелиться он почувствовал себя так, словно его только что разбил паралич. Все тело ныло и болело, точно он с ног до головы был покрыт синяками, правая рука горела огнем, темно-коричневые земляные стены внезапно надвинулись со всех сторон, а его «Приветствую» превратилось в придушенный вой, от которого у него чуть не лопнули барабанные перепонки, дико заболела голова, а рот в мгновение ока наполнился землей, вызвавшей грозивший удушьем приступ кашля.

Так, значит, его погребение заживо продолжается: с того самого момента, когда он внезапно провалился под землю на вершине холма на Льдистом острове в разгар церемонии полнолуния, и до сих пор податливая земляная тюрьма удерживает его, становясь твердой как скала при малейшей попытке вырваться. На этот раз внезапно открывшаяся у него сверхъестественная способность видеть сквозь землю обманула его: представшая его взору картина была столь отчетлива, что, вопреки свидетельствам прочих органов чувств, он вообразил себя свободным. Очевидно, пока он был без сознания, какая-то сила привела его таинственными подземными путями в Ланкмар, так что теперь ему ничего не оставалось, кроме как отдышаться, унять сердцебиение и осторожными движениями языка освободить рот от набившейся в него грязи, – и все это лишь для того, чтобы просто остаться в живых. Теперь, когда гудение в голове понемногу утихло, слабость и помутнение сознания дали ему понять, что он слишком близко подошел к опасной грани, отделяющей бытие от небытия, и придется изрядно постараться, чтобы уйти от нее подальше.

Справиться с неприятными и опасными последствиями ошибки Мышелову помогло то, что бело-фиолетовая картинка у него перед глазами никуда не исчезла, хотя то и дело фрагменты шершавой земляной стены заслоняли ее; желтоватое сияние, исходящее от верхней половины его лица, помогло не потерять эту реальность из виду.

Восстановив утраченное было чувство относительного комфорта и безопасности, он удивился, увидев, что прекрасная Хисвет все еще продолжает говорить, а