рожденные музыкой, проплывали видения зачарованных мирных долин, утопающих в зелени, и он сам был козопасом, что шагает по заросшей травой тропке или беззаботно нежится на берегу сонно журчащего ручейка.

Он едва услышал, что свирель совсем стихла. Но видение померкло, и Амеро, грезивший об уделе козопаса, вновь превратился в снедаемого тревогами царя.

– Продолжай! – крикнул он темнолицему музыканту. – Проси в награду что хочешь и играй еще!

Глаза пастуха вновь блеснули, как угли костра в ночи.

– Свою награду я потребую, лишь когда пройдут века и многие царства исчезнут с лица земли, – загадочно сказал он. – Но если ты просишь, я сыграю для тебя еще раз.

До самого вечера царь Амеро внимал колдовской свирели, певшей о далекой стране покоя и забвения. С каждой новой мелодией чары, казалось, действовали на него все сильнее, и все ненавистнее становилась ему царская власть, и самая роскошь дворца угнетала и подавляла его. Амеро не мог больше выносить богато изукрашенное ярмо своих обязанностей, и безумная зависть к беззаботной судьбе козопаса обуяла его.

Уже в сумерках он отпустил приставленных к нему слуг и, оставшись наедине с музыкантом, заговорил:

– Отведи меня в свою страну, о чужеземец, где я тоже мог бы вести простую жизнь козопаса.

Переодетый в чужую одежду, чтобы подданные не могли узнать своего царя, он вместе с темнолицым пастухом тайно выскользнул из дворца через никем не охраняемую заднюю дверь. Ночь, словно бесформенное чудище, угрожающе склоняла над ними серповидный рог месяца, но на городских улицах ночная тьма отступала перед светом мириад светильников. Никто не остановил Амеро и его спутника, и они направились к городским воротам. Царь не сожалел о покинутом престоле, хотя на пути им то и дело встречались похоронные дроги с жертвами мора, а исхудавшие голодные лица, мелькая в сумерках, будто обвиняли его в малодушии. Беглец не замечал их, ибо глаза его застилала мечта о тихой зеленой долине в стране, затерянной далеко за пределами стремительного потока времени с его бесконечной суетой и горестями.

Только вдруг на Амеро, который шел следом за музыкантом, навалилась какая-то странная слабость, и он пошатнулся, охваченный сверхъестественным страхом и изумлением. Уличные огни, только что мерцавшие перед ним, мгновенно исчезли в темноте. Громкий городской шум превратился в гробовую тишину, и, подобно хаотичной смене образов в беспорядочном сне, высокие дома вдруг беззвучно обрушились и пропали, как тени, и над разрушенными стенами засияли звезды. Все чувства и мысли Амеро пришли в смятение, и сердце его наполнилось гнетущей тьмой отчаяния. Перед ним пронеслась вся череда долгих пустых лет его жизни и утраченное величие, и он осознал, до чего дряхлы и обветшалы окружающие его обломки. В ноздри ему ударил сухой запах плесени, принесенный с развалин ночным ветром, и смутно, будто припоминая то, что он когда-то давным-давно знал, но забыл, он понял, что его гордая столица находится во власти пустыни.

– Куда ты привел меня? – закричал Амеро музыканту.

Лишь смех, подобный саркастическому раскату грома, был ему ответом. Бледный призрак пастуха, нечеловечески огромный, возвышался во мгле, вырастая все шире и выше, пока наконец не превратился в фигуру гигантского воина в темной броне. Странные воспоминания забрезжили в мозгу Амеро, и он начал смутно припоминать мрачное нечто из прошлой жизни… Где-то, когда-то, каким-то образом в незапамятные времена он был тем самым козопасом из своих грез, беспечным и беззаботным… Где-то, когда-то, каким-то образом он забрел в странный сияющий сад и отведал кроваво-красный плод…

И точно молния озарила вдруг его разум, и он вспомнил все и понял, что возвышающаяся над ним тень – посланник ада. Под ногами лежал растрескавшийся пол террасы над морем, и звезды, сиявшие в небе над вестником Тасайдона, предшествовали Канопусу, но сам Канопус был скрыт за плечом Демона. Где-то далеко в пыльной тьме хрипло хохотал и кашлял какой-то прокаженный, бродя по разрушенному дворцу, что когда-то был резиденцией царей Калица. Все было в точности так, как до заключения сделки, по условиям которой канувшее в небытие царство воскресло по воле ада.

Невыносимая мука, точно зола догоревшего погребального костра или пыль осыпавшихся развалин, душила Кситру. Незаметно и искусно Демон соблазнил его отказаться от всего, что у него было. Кситра не знал, было ли все это лишь привидевшимся ему сном, колдовскими чарами или явью, случилось ли только однажды или уже повторялось не раз. Все обратилось в тлен, и теперь он, дважды проклятый, должен вечно вспоминать и оплакивать то, что потерял.

И тогда в отчаянии он закричал посланнику:

– Я нарушил условия сделки с Тасайдоном. Бери же мою душу и неси в его подземелья, где он восседает на троне из горящей меди, ибо я готов исполнить свою клятву!

– Мне незачем забирать твою душу, – был ответ, прозвучавший, как зловещий рокот удаляющейся бури в пустынной ночи. – Можешь остаться здесь с прокаженными или вернуться назад к Порносу и его козам, если захочешь, – это ничего не изменит. Во все времена, где бы ты ни находился, душа твоя пребудет частицей черной империи Тасайдона.

Последний иероглиф

В самом конце мир обратится круговой тайнописью.

Древнее пророчество Зотики

Астролог Нушаин изучил вращение ночных небесных тел во множестве дальних земель, в меру своего умения составил множество гороскопов для мужчин, женщин и детей. Он странствовал из города и город, из царства в царство, нигде подолгу не задерживаясь: либо местные магистраты норовили прогнать его, как обычного шарлатана, либо, когда со временем в его вычислениях обнаруживались ошибки, люди переставали к нему ходить. Не раз доводилось Нушаину бродить по свету голодным и оборванным, и никто не оказывал астрологу должного почтения. Единственными, с кем разделял он изменчивую судьбу, была несчастная дворняга, что приблудилась к нему в городе Зуль-Бха-Саир, что стоит посреди пустыни, и немой одноглазый негр, которого астролог задешево купил в Йоросе. Собаку Нушаин назвал Ансаратом в честь собачьей звезды, а негра – Муздой, что означало «тьма».

Долго странствовал астролог по свету, и однажды его занесло в столицу Ксилака Уммаос, построенную на месте древнего города с тем же названием, который был разрушен яростью колдуна. Вместе с Ансаратом и Муздой Нушаин поселился на полуразрушенном чердаке ветхого строения со множеством бедных каморок и по вечерам наблюдал за положением и перемещениями небесных тел с крыши, где их не затуманивали городские дымы. Время от времени хозяйки и служанки, носильщики, коробейники и мелкие торговцы поднимались по шаткой лестнице к нему на