В начале 1920-х годов, работая над первым томом «Мирового кризиса» он с восхищением описывал достижения науки второй половины XIX и начала XX века, открывавшие «неисчерпаемые кладовые природы». «Одна за другой распахивались двери, — восторженно констатировал Черчилль. — Одна за другой освещались темные галереи, каждая из которых открывала доступ к новым помещениям мироздания». Человечество попало под обаяние этого стремительного забега вперед, не осознавая, что одной из важнейших особенностей изобретений являются их непредсказуемость и, как следствие, неконтролируемость последствий использования.

В январе 1941 года, выступая в парламенте, Черчилль заметил, что в функции министра, отвечающего за послевоенное восстановление, не входит «создание нового мира, нового неба, новой земли и, без сомнения, нового ада». Также в функции упомянутого члена правительства не входит «утверждение нового порядка и создание нового сердца в человеческой груди». Тем самым Черчилль подчеркивал, что любые кардинальные и фундаментальные изменения создают не только «новый мир, новое небо и новую землю» — они также приводят к созданию «нового ада», который «необходим для баланса системы». Примечательно в высказывании британского политика и упоминание о «новом сердце в человеческой груди», недвусмысленно указывающее на то, что любые существенные перемены приводят к трансформации человеческой природы.

В 1920-е годы, став свидетелем ужасов мировой войны, он продолжал верить, что, несмотря на все перипетии и метаморфозы, через которые прошло человечество, сам человек — «наследник каменного века, покоритель природы со всеми ее испытаниями и чудовищами» — выстоял. «Освобожденный силой разума из оков средневековых страхов и суеверий, человек вышел на смертный бой с прирожденным достоинством, — восхищенно отмечал британский автор. — Снова и снова человек подвергался омерзительным бомбардировкам, снова и снова он отправлялся из госпиталя на фронт, снова и снова он боролся со стаей голодных субмарин. Он остался непоколебим, не потерял себя, пронеся через все эти муки торжество справедливого и милосердного разума».

Но катаклизмы Второй мировой войны, а также дальнейшие тенденции развития науки заставили Черчилля снять розовые очки восторженных оценок. Выступая в марте 1949 года в Массачусетском технологическом институте, он напомнил слушателям, что когда в 1872 году Жюль Верн написал свой знаменитый роман «Вокруг света за восемьдесят дней», это произведение воспринималось, как «чудо и предзнаменование». «Сегодня вы можете совершить подобное путешествие за четыре дня, — резюмирует Черчилль, — но вы немногое увидите на своем пути».

Скорость требует жертв. Чем быстрее скользишь по поверхности, тем меньше погружаешься в глубину. Легкость суждений, мыслей и впечатлений станет бичом новой эпохи с ее суетой, спешкой и непродуманностью. Изменения стали настолько быстры и разнообразны, что человек просто не способен успевать за ними. Все эти перемены, по словам Черчилля, «ни на йоту не улучшили ни умственные способности индивида, ни его моральные качества». События стали масштабнее, достигнув «гигантских пропорций», а «человек, не изменивший своих размеров» стал в «относительных величинах лишь меньше». Поэтому, сегодня «больше нет великих людей, способных управлять событиями».

Ограниченность человека на фоне непрерывных научных открытий стала, по мнению политика, серьезной угрозой для цивилизации. «Наука дала нам в руки огромную новую власть и одновременно создала условия, недоступные нашему пониманию и еще более недоступные нашему контролю». Хотя человек и продолжает питать «иллюзию», что остается господином свершенных им открытий, на самом деле он не более чем «жертва стремительного течения и водоворота событий, торнадо, в эпицентре которого он оказался, являясь более беззащитным, чем был ранее». В одной из своих последних речей на посту премьер-министра в марте 1955 года Черчилль оставил молодым депутатам и членам правительства предупреждение, что человечество столкнулось с новыми реалиями, которые угрожают не отдельно взятой стране, не отдельному классу, а всему миру. Наука, которая раньше «служила человеку, сейчас становится его господином». Отныне человечество оказалось в непростых условиях «великой деморализации, вызванной учеными».

Рассмотрев отношение Черчилля к науке с ее неудержимым развитием и слабо контролируемыми последствиями, а также к человеку с его ограниченностью и моральной ненадежностью, становятся понятными опасения пожилого политика относительно военных изобретений. За полвека общественно-политической деятельности он приложил руку к созданию самых разных технических новинок, нашедших повсеместное применение на полях сражений. Вспомнить хотя бы танк, супердредноуты и военную авиацию. Но в 1945 году в арсенале человечества появилось новое оружие с небывалой разрушительной мощью.

Черчилль давно предсказывал, что нечто подобное может случиться. Но когда атомная бомба перешла из сферы научных разработок в плоскость практического применения, даже его передернуло от перспективы тех мрачных последствий, что открылись перед цивилизацией. Он не стал скупиться в выражениях, называя водородную бомбу «чертовым изобретением, которое может принести много вреда обществу и человечеству».

Однако, несмотря на новые вызовы, ситуация, по мнению Черчилля, была небезнадежна. История еще не закончилась, и у человечества сохранился шанс на спасение. Мощь ядерного оружия, одна мысль о применении которого приводит в трепет, способна не только нанести непоправимый урон, но и выступить надежным гарантом мира. Черчилль ухватился за «странную идею» — «способность новых видов вооружений уничтожить все и вся может самым неожиданным образом оказаться залогом безопасности». «Если технологии позволят всем убивать всех, тогда никто не захочет убивать никого», — предположил британский премьер. В дальнейшем он разовьет эту мысль, заявив, что «безопасность стала незаконным сыном террора», а само «выживание превратилось в близнеца всеобщего истребления».

В идейном плане Черчилль не предлагал ничего нового, возвращаясь к своей позиции двадцатилетней давности. Еще в начале 1930-х годов он активно отстаивал тезис, что лучшей гарантией мира является наличие сильного вооружения, одно применение которого наводило бы страх и препятствовало бы его использованию. Но в 1930-е годы глас политика не был услышан. Зато в начале 1950-х у его диалектического вывода о том, что угроза всеобщего истребления является залогом всеобщего мира, стало появляться все больше сторонников. Слова подкрепляли действия. В середине июня 1954 года Черчилль созвал закрытое заседание Комитета обороны, на котором было принято решение о начале работ по созданию в Британии собственной водородной бомбы. «Нам следует вооружаться не для сражения, а для ведения переговоров», — объяснил он свою политику в одном из радиообращений.

В однотомной публикации «Второй мировой войны», в специально написанном для этого издания эпилоге, Черчилль упомянул о водородной бомбе, назвав ее «ребенком-монстром». К тому времени водородная бомба уже появилась в арсенале британцев, что полностью соответствовало идее автора о необходимости оставаться сильным. Но в обретении силы была и своя скрытая угроза. «Если стать достаточно сильным, можно себя уничтожить», — предупредил Черчилль в январе 1953 года своих более активных коллег. Он знал и видел, как рушатся империи. Теперь настал момент, когда могло рухнуть все человечество. Отныне и впредь в руках и на совести государственных деятелей было право направлять усилия, либо для сохранения мира, либо для развязывания войны, способной подвести черту под проектом «Человек».