В августе 1957 года Черчилль признался Бернарду Баруху, что «ищет способы провести остаток дней в радостной обстановке». Потратив большую часть жизни на свершение великих дел, теперь он получал удовольствие от простых радостей. Ограничив круг общения среди людей, он продолжал наслаждаться общением с братьями нашими меньшими. Одним из сильнейших его увлечений в конце жизни стало коневодство.

Черчилль увлекся коневодством весной 1949 года, приобретя трехлетнего серого французского скакуна по имени Колонист II. Впоследствии Колонисту будет суждено стать самой успешной лошадью политика. За один год он одержит восемь побед и выиграет кубок Жокей-клуба.

В Жокей-клуб Черчилль будет избран в октябре 1950 года. За семьдесят лет до этого членом клуба стал его отец — лорд Рандольф. Клементина не разделяла страсть своего супруга к тому, что называла «странной новой гранью в разнообразной жизни Уинстона». Она вообще не могла понять, откуда у него это. «До того как купить лошадь, он едва ли когда-нибудь в жизни бывал на ипподроме», — недоумевала она в беседе с журналистом Рональдом Три (1897–1976).

Либо Клементина плохо знала своего мужа (что вряд ли), либо лукавила (скорее всего). Черчилль всю жизнь любил лошадей и не делал из этого секрета, а в годы бурной молодости даже лично участвовал в скачках, правда, неудачно. Возвращение к хобби принесет ему гораздо больше успеха. За пятнадцатилетнюю карьеру коневода через его конюшню пройдут двенадцать кобыл и сорок жеребцов. Его любимцы одержат свыше семидесяти побед на различных турнирах Ирландии, Австрии, Франции, США и Великобритании. Самым же дорогим скакуном навсегда останется Колонист II. В память о нем Черчилль попросит специализировавшегося на изображении скачек и лошадей художника Рауля Миллеса (1901–1999) запечатлеть образ Колониста II на холсте.

В последнем томе биографии генерала Мальборо Черчилль указывал, что «сильнейшей страстью» полководца в последние годы его жизни было «желание обрести посмертную славу, остаться в памяти многих поколений после своей кончины». Испытывал ли аналогичные потребности наш герой? Он не был тщеславным человеком, но стремление остаться в истории отличало его на протяжении всего жизненного пути. В какой-то степени ему повезло больше, чем предку. Он многое сделал и многое рассказал об этом, вписав свое имя в историческую летопись. Но будет ли этого достаточно?

Друг Черчилля Лоуренс Аравийский, считал, что да. В одном из писем британскому политику он заметил, что вряд ли среди современных публичных фигур найдется кто-то более популярный, чем Черчилль. Когда же Уинстон скончается, продолжил свою мысль Лоуренс, от этой популярности не останется и следа, зато для будущих поколений потомок герцога Мальборо «продолжит существование благодаря своим книгам».

Автор «Семи столпов мудрости» немного преувеличил насчет падения интереса к личности Черчилля, но в целом он окажется прав. Его друг будет знаменит не только своими достижениями на ниве государственной службы, но и литературными успехами. Британский историк Эндрю Робертс назовет Черчилля «величайшим мастером английского языка со времен Уильяма Шекспира».

Нашему герою наверняка польстила бы подобная характеристика. Он всегда рассматривал себя как кудесника слова, придавая этому большое значение. В 1930-е годы, находясь в политической изоляции, он неоднократно повторял: «Слова — единственное, что остается на веки». Схожая тема прослеживается и в его последнем сочинении. Обращаясь к труду Беды Достопочтенного «Церковная история народов англов», он отмечал, что «способный и одаренный монах Беда, работавший в полной неизвестности в церковной тиши, остался единственным человеком, чей голос доносится из тех окутанных мраком времен».

Как и любой автор, Черчилль хотел, чтобы его слова пережили века. Но сколько история знала писателей, исследователей, мемуаристов, и сколько из них прошли избирательный суд времени? В той же тетралогии о многовековой истории Британии Черчилль сам признавал уязвимость большинства письменных работ, констатируя, что «знаменитые книги, которые авторы писали всю жизнь и оценивали как итоговые, сейчас считаются устаревшими, а новые заключения выводятся не столько из новых точек зрения, сколько из новых открытий».

После полувека в большой политике, после публикации тридцати четырех книг, вышедших в пятидесяти пяти томах, казалось, что Черчилль сделал все возможное, чтобы закрепить себя в истории. Но на последнее десятилетие его жизни пришлось еще одно серьезное предприятие, которое наряду с политикой и литературой увековечило его имя.

В одной из своих работ немецкий философ Карл Теодор Ясперс (1883–1969) отмечал: «Каждый знает — кто завоюет молодежь, завоюет будущее». Черчилль не был идеологом и не питал никогда особой страсти к педагогике. Но при этом он прекрасно отдавал себе отчет в важности воспитания молодежи. За два месяца до начала Второй мировой войны, выступая в лондонском Карлтон-клубе, он сказал, что «самым дальновидным вложением, которое может сделать нация, является снабжение детей молоком, пищей и просвещением. А если прибавить к этому уважение к закону, знание национальных традиций и любовь к свободе, то перед вами основы сохранения нации».

Британский политик считал, что в современных условиях невозможно управлять обществом без «соответствующего количества людей, на просвещение которых — гуманитарное, техническое или научное — не затрачено много времени и средств». Будущее принадлежит «странам с высоким уровнем образования», способным «в одиночестве поддерживать научный аппарат, необходимый для превосходства во времена мира и выживания во времена войны». Наставляя высшие учебные заведения, Черчилль говорил, что «первоочередной обязанностью университета является обучение мудрости, а не торговле», в аудиториях должны «воспитывать характер», а не погружать «в технические детали». Подобные высказывания отражают гуманитарные наклонности политика, испытывавшего смешанные чувства к техническим вопросам: с одной стороны — признание их важности, с другой — страх перед технократическим взглядом на мир. «Мы хотим, чтобы в современном мире было много инженеров, но мы не хотим оказаться в мире инженеров». Или: «Ни одно техническое знание не может перевесить знания гуманитарные».

Наблюдая за тем, какое место в современной жизни занимают научные открытия, Черчилль стал постепенно менять свои взгляды, признавая роль технических знаний. Во время отдыха после отставки в Сиракузах он выразил своим друзьям, профессору Линдеману и Джону Колвиллу, сожаление, что не уделял должного внимания точке зрения экспертов. Также он отметил, что в Британии недостаточно для современного общества технических специалистов. И Линдеман, и Колвилл заметили, что еще не поздно исправить это упущение. Началось обсуждение, результатом которого стала идея создать на территории Туманного Альбиона учебное заведение, аналогичное Массачусетскому технологическому институту. Колвилл вызвался взять на себя нелегкую задачу по сбору необходимых средств. Черчилль положил начало, вручив чек на двадцать пять тысяч фунтов. За три года с участием более восьмисот компаний удалось собрать три с половиной миллиона фунтов. В мае 1958 года было официально объявлено о создании в Кембридже Черчиллевского колледжа. В том же году была приобретена территория площадью сто шестьдесят тысяч квадратных метров, сделав будущий колледж самым большим в университете. Архитектором здания стал Ричард Герберт Шеппард (1910–1982), предложивший просторные помещения с плоскими крышами и большими окнами, которые выходили на зеленые лужайки. В качестве девиза было выбрано слово «Вперед», которое содержится в последнем предложении знаменитого выступления военных лет британского премьера, с упоминанием «крови, труда, слез и пота»: «Давайте же пойдем вперед вместе».