У Саймона вновь появилось ощущение, что он присутствует на религиозном обряде, — но теперь ему показалось, что церковный сторож забыл достать ковчег или священник пытается вспомнить молитву. Наступила неловкая пауза.

— Быть может, нам следует прочитать стихотворение, — предложил Бинабик.

— Да, — сказал Джошуа. — Пожалуйста.

Бинабик подтолкнул вперед Тиамака. Вранн взял дрожавшей рукой манускрипт и неуверенным голосом начал читать стихотворение Ниссеса.

…Клинок, Призыв и Мужчина, —

закончил он уже более уверенно — с каждой строчкой Тиамак набирался мужества. —

Придут к правой Руке Принца,

Тогда Пленник снова обретет свободу…

Тиамак остановился и поднял взгляд. Камарис смотрел на него с укором, словно спутник, сопровождавший его много недель, совершал нечто крайне неприятное. Старый рыцарь внезапно стал похож на собаку, которую прежний добрый хозяин заставляет сделать какой-то отвратительный трюк.

Ничего не изменилось, и всех в зале охватило разочарование.

— Нет, — хрипло сказал Джошуа. — Я не верю. — Он подошел к Камарису и поднял рог так, что тот оказался на уровне глаз старика. — Неужели вы его не узнаете? Это же Селлиан! Его зов вселял страх в сердца врагов моего отца! Протрубите в него, Камарис! — Он переместил рог к губам Камариса. — Нам нужно, чтобы вы вернулись!

В глазах Камариса появился ужас, и он оттолкнул Джошуа с такой силой, что принц едва не упал, но Изгримнур сумел в последний момент его подхватить. Слудиг зарычал и шагнул к Камарису, словно собирался его ударить.

— Остановись, Слудиг! — приказал Джошуа. — Я сам виноват. Какое право я имел тревожить старого человека, утратившего разум? — Джошуа сжал кулак и некоторое время смотрел на каменные плиты. — Быть может, нам следует оставить его в покое. Все его битвы позади, нам же нужно сражаться в наших — и больше его не трогать.

— Камарис никогда не показывал врагам спину, Джошуа, — сказал Изгримнур. — Разве ты забыл, что я его знал? Он всегда поступал правильно, делал то… что необходимо. И не сдавался так легко.

Джошуа посмотрел в лицо старика.

— Ладно, Камарис, пойдемте со мной. — Он мягко взял старика за локоть. — Пойдемте, — повторил принц, повернулся и повел старого рыцаря, даже не пытавшегося сопротивляться, в сад за стеной.

Воздух стал холодным. От легкого тумана и дождя потемнели древние стены и каменные скамейки. Все остальные собрались в дверном проеме, не понимая, что задумал принц.

Джошуа повел Камариса к груде камней, лежавших на могиле Деорнота, поднял руку старика, положил на пирамиду и прижал ее своей ладонью.

— Сэр Камарис, — медленно заговорил он. — Пожалуйста, выслушайте меня. Землю, которую покорил мой отец, порядок, установленный вами и королем Джоном, разрушают война и магия. То, ради чего вы трудились и сражались всю жизнь, поставлено под угрозу, и, если мы проиграем, я боюсь, что восстановить прежний мир уже не удастся. Под этими камнями лежит мой друг, — продолжал принц. — Он был рыцарем, как и вы. Сэр Деорнот никогда с вами не встречался, но песни о вас слышал, и они привели его ко мне. «Сделайте меня рыцарем, сэр Джошуа, — сказал он в день нашей первой встречи. — Я хочу служить вам так же, как Камарис служил вашему отцу. Я хочу быть вашим орудием и орудием Бога, чтобы наши люди и страна стали лучше». Так он сказал, сэр Камарис. — Джошуа неожиданно рассмеялся. — Он был глупцом — святым глупцом. Конечно, он знал, что иногда земля и люди не заслуживают того, чтобы их спасали. Но он поклялся перед Богом, что будет делать то, что правильно, и прожил каждый свой день, стараясь сдержать свое слово.

Голос Джошуа стал громче. Он нашел новый источник чувств у себя внутри, слова слетали с его губ легко и свободно.

— Он погиб за это место — одна-единственная битва забрала его жизнь, однако без него у нас не было бы шансов на победу. Он умер, как и жил, пытаясь сделать то, что подвластно человеку, винил себя за неудачи, но вставал, чтобы вновь приняться за работу. Деорнот умер за землю, за которую стояли вы, Камарис, за порядок, что вы пытались создать, где слабые защищены от тех, кто пытается заставить других выполнять свои желания. — Принц наклонился к лицу Камариса, перехватив его взгляд, хотя старый рыцарь пытался отвести глаза. — Неужели его смерть ничего не значит? Ведь, если мы не победим в новом сражении, появится столько могил, что еще одна уже не будет иметь значения, и не останется никого, кто скорбел бы о таких людях, как Деорнот.

Пальцы Джошуа сжали руку старого рыцаря.

— Вернитесь к нам, Камарис. Пожалуйста. Его смерть не должна быть напрасной. Подумайте о прежних сражениях, в которых, я знаю, вы не хотели участвовать, но не отступали, потому что так было правильно и справедливо. Неужели ваша прежняя боль теперь окажется бесполезной? Это наш последний шанс. После нас придет мрак.

Принц отпустил руку старика и отвернулся, его глаза заблестели. Саймон, наблюдавший за ним издалека, почувствовал, как у него сжалось сердце.

Камарис продолжал неподвижно стоять на месте, а его пальцы касались каменной пирамиды над могилой Деорнота. Наконец он повернулся, опустил глаза и взглянул на себя, затем медленно поднял рог и долго на него смотрел, словно никогда прежде не видел ничего подобного. Потом он закрыл глаза, задрожавшей рукой поднес рог к губам и затрубил.

И рог зазвучал. Первая слабая нота росла, набирала силу, пока не возникло ощущение, что содрогается сам воздух, новый звук превратился в крик, в котором слышались скрежет стали и топот копыт. Камарис, не открывая глаз, сделал глубокий вдох и снова затрубил, теперь громче. Пронзительный зов промчался по склону холма, отразился в долине, эхо наполнило все вокруг — и наступила тишина.

Саймон обнаружил, что закрыл руками уши. Многие другие поступили так же.

Камарис снова посмотрел на рог, потом повернул лицо к тем, кто на него смотрел. Что-то изменилось. Его глаза стали более глубокими и печальными, в них появилось осмысленное выражение, которого не было прежде, губы шевелились, но с них слетало лишь шипение. Камарис посмотрел на рукоять Шипа. Медленным и уверенным движением он вытащил клинок из ножен, выставил его перед собой, и черная блестящая полоса рассекла свет тускневшего дня. Крошечные капельки туманного дождя собрались на лезвии.

— Я… мне бы следовало знать… что мои… мучения еще не закончились, а вина не прощена. — Его голос был болезненно сухим и хриплым, а речь правильной. — О мой Бог, мой любящий и ужасный Бог, я смиренно стою