Мгновение — и букет мелькнул в воздухе. Цветы, рассыпавшись, упали к ногам Чакар.

Она вспыхнула, поймала на лету один стебелек и, потупившись, вышла, нет, вплыла в круг, где уже плясал Гусейн.

Еще громче заиграли зурна и барабан. Еще ловчее заходили ноги. Еще сильнее застучало сердце. Еще быстрее закружились вокруг небо и скалы, солнце и родники, люди и деревья…

…Но следом за счастьем уже спешит беда, как за бедой — радость. И вечно это чередование в природе.

Так и не пришлось Чакар сплясать на своей свадьбе. Война помешала. А потом было не до веселья. Хоть и вернулся Гусейн с войны, хоть и сыграли они свадьбу, но какая же это радость, если за свадебным столом сидят одни женщины, да многие в траурных платках, а жених прячет за ремень пустой рукав.

В ауле, где почти не осталось мужчин, Гусейн сразу же стал председателем колхоза и сельсовета одновременно. Все силы он вкладывал в колхозное хозяйство, никогда не отказывал в помощи семьям фронтовиков, но делал это тихо и незаметно, не требуя ни почестей, ни благодарности. Он всегда был готов услужить людям, а делать хорошее умел так, будто не он оказывает им услугу, а они ему.

Он был как тихая речушка, которая не привлечет своим журчанием, но в жаркий день напоит водой и даст прохладу.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

Сидрат собиралась в дорогу. На этот раз путь ее лежал в Ленинград, куда ее вызвали на съезд хирургов. Сидрат чувствовала себя окрыленной. Впервые она покидала отчий дом без щемящего чувства тревоги. Родные и друзья провожали ее до речки. Провожала тетя Рахимат. Провожала Роза с мужем и с маленьким Рашидом. Молодой врач больницы Саадат и две медсестры.

Когда остановились у речки и Сидрат нужно было проститься со всеми, она внезапно забеспокоилась: как-то останется без меня Саадат, молодая она еще, неопытная.

И тут же рассердилась на себя: «Да что же это я, молодой, что ли, не была? А ведь доверяли мне люди, еще как доверяли. Старею, наверное, раз не верю в молодежь». Думая так, она задержалась глазами на Саадат, на ее крепких румяных щеках, свежей шее, выступающей из выреза ситцевого платья, темных, сосредоточенных глазах. «Хорошая девушка, — успокаиваясь, решила Сидрат, — наберется опыта, лучше меня работать будет».

Речка со звоном катила камешки. Она была такая легкая и веселая… Может, потому и повелось у аульчан прощаться именно здесь.

Сидрат тряхнула головой.

— Ну… — и протянула руку Саадат.

Потом обняла тетю Рахимат, подержала на руках маленького Рашида. Он был мягкий и легкий, как горстка пуха.

— До свидания, золотце мое. — На миг глаза ее затуманились: в них смешались нежность и горечь. «Нет тебя, дорогой мой, единственный человек. Только имя осталось — Рашид, Рашид, Рашид…»

Последнему протянула руку Гусейну. Он вдруг залился краской, как юноша, и задержал ее руку.

— До свидания, Гусейн, береги Джамилю, — только и сказала она, мягко высвобождая руку.

В Махачкале ей предстояло пересесть в поезд. И она решила остаться здесь на денек, чтобы повидаться с Мусой. Да и просто хотелось побыть в этом городе, с которым столько связано, побродить по его улицам… Она сошла с автобуса. Налетевший ветер растрепал волосы, вздул платье. «Здесь все портит ветер», — подумала она с досадой, одной рукой придерживая волосы, другой платье.

Автобус пришел вечером. Будто осеннее звездное небо упало на землю, так горели, переливались огни. Сидрат вспомнила, как училась здесь, в этом городе. Тогда огней было мало, только центральная улица еще освещалась, а переулки пугали темнотой. И не удивительно, только год ведь прошел после окончания войны — электричество нужно было экономить. Сидрат помнит, как радовали ее огни кинотеатра в центре города. Там они часто гуляли с Загидом. Там, под светом этих огней, она случайно услышала то, что заставило ее отказаться от Загида. Но странно, эти воспоминания не причинили ей боли. Она улыбнулась им, как улыбается зрелый человек милым забавам юности. «Как изменился город, как вырос», — думала она, глядя заблестевшими глазами на высокие здания, балконы, обвитые плющом, рекламы, освещенную набережную, где влажно дышало море и во тьме таинственно мигали маяки.

Сидрат шла медленно, радуясь неожиданному смеху из темноты, чужому лицу, освещенному вспыхнувшей спичкой, детским коляскам, которые медленно и важно, как колесницы, плыли по набережной.

И не было того горького ощущения, которое часто испытывает человек, оказавшись в чужом городе: будто он один среди этой нарядной толпы, этого вечернего оживления… И не было смутной зависти к той девушке с парнем, что, склонившись над водой, о чем-то тихо переговаривались и замолчали, когда она проходила мимо.

Сидрат устала от ходьбы, от воспоминаний, оттого, что так сильно чувствовала этот город (чувствовать ведь тоже устаешь), но когда огляделась, ища свободную скамейку, то оказалось, что все скамейки заняты. Нет, мест свободных было много, но почти на каждой сидела парочка, и Сидрат не решалась помешать им.

«Может, и Муса где-нибудь здесь?» — пришла в голову неожиданная мысль. Сидрат удивилась ей. И вдруг вспомнила день, когда он появился на свет.

Она помнила все так ясно, как помнят только давнее и никогда — вчерашнее, хотя и говорят почему-то — словно это было вчера.

Когда Гусейн разбудил ее тогда, она сразу поняла, зачем он пришел, и только спросила: «Уже?» Гусейн кивнул. «Наверное, Чакар послала за мной, когда все уже позади, боялась, вдруг повезу ее в районную больницу», — сказала она тогда. И она слово в слово помнит, что Гусейн ответил: «Я в ваших женских делах не разбираюсь. Когда велела, тогда и пошел».

Сидрат помнила, отчетливо помнила, как она прогоняла Гусейна, как кипятила воду, как обожгла паром палец и подумала машинально, что надо бы опустить его в холодную заварку, а то вскочит волдырь, но не сделала этого — не до того было. Помнит, как солнышко вошло в комнату — ночь уже кончилась — и когда его луч дотянулся до руки Чакар, она стала хватать простыню, словно ее раздражал этот луч. Помнит, как дрожали пылинки в столбе света. Их было так много, что она, сидя у постели Чакар, подумала: «Откуда берется столько пыли?»

Чакар родила сына. Повернув к Сидрат голову с мокрыми от пота волосами, она сказала слабо: «Пойди скорее скажи Гусейну, что сын. Он у Садыка».

— Мне нельзя от тебя отходить. Я кого-нибудь пошлю, — ответила тогда Сидрат. А Чакар возразила:

— Нет, только ты. Если другого пошлешь, я очень обижусь.

И Сидрат побежала к Садыку.