он все равно тебя спрашивает. Не доверяет нам, наверное. Думает, ты в один миг его вылечишь, — вздохнула Саадат.

…Когда Сидрат вошла в палату, Загид полусидел, опершись на подушку. Другая подушка была подложена под его локоть. Он дремал, но на скрип двери открыл глаза, подался вперед: подушка под его локтем обмякла.

— Здравствуй, Загид, — сказала Сидрат просто. — Как самочувствие?

— Спасибо! — Он опустил глаза. Откашлялся. — С приездом!

— Спасибо, — в свою очередь поблагодарила Сидрат.

Наступила тишина. Слышен был лишь звук пилы за окном: заготавливали дрова на зиму.

— Что случилось тогда? — наконец произнес Загид. Голос его прозвучал хрипло.

— Я рада, что все хорошо кончилось, — ответила Сидрат весело.

— Пусть я умру сейчас, если с моей стороны это не было искренне, — горячо воскликнул Загид.

— Могло быть хуже… — продолжала Сидрат.

— Я не о том, Сидрат.

— Скоро лезгинку сможешь танцевать, Загид.

— Но… Сидрат.

— Да еще как танцевать, Загид…

Она улыбнулась ободряюще и встала, чтобы уйти. Загид хотел крикнуть, броситься за ней, но понял, что все его слова будут напрасны.

…Рахимат причесывала Джамилю, а Али сидел рядом и листал толстую медицинскую книгу.

— Сколько раз я просила, мама, — сказала Сидрат, входя и отнимая у Али книгу.

— Наконец мы тебя дождались, дочка, — обрадовалась Рахимат. — А то все глаза проглядела. Думаю, может, хоть сегодня придешь пораньше, пока ужин не остыл. Как вернулась из города, все нам не удается посидеть вместе, поговорить по душам.

— Ночь для нас, мама, а день — больным, — устало ответила Сидрат.

— Да если бы хоть ночь оставалась… Когда я слышу стук в дверь, вздрагиваю: все боюсь, что за тобой пришли.

— Ой, моя Джамиля, какая ты у меня чистенькая да хорошенькая, — перевела разговор Сидрат и, подойдя к девочке, погладила ее по мокрым блестящим волосам.

— Меня тоже искупала бабушка Рахимат, — вступил в разговор Али, желая, чтобы и на него обратили внимание.

— А у тебя нет кос, — проговорила Джамиля, играя глазами.

— У мальчиков кос не бывает, — рассмеялась Рахимат, а Али растерянно провел рукой по коротким волосам.

— Вы ели, дети? — спросила Сидрат.

— Ели!

— Ели!

— А я сидела дома, тебя ждала, — рассказывала Рахимат. — Потом, дай, думаю, схожу к Гусейну. Посмотрю, как там дети. Пришла, смотрю, Гусейн собирается их купать. А они балуются, друг у друга полотенце отбирают, спорят, кому первому купаться. Ну, я и вмешалась. А потом взяла их к себе. Какой чудный человек Гусейн. Такой видный мужчина, а не повезло в жизни. — Рахимат вздохнула. — Была бы помоложе, ни за что не упустила бы такого человека, — и она хитро покосилась на Сидрат. — Кто сказал, что ты должна быть вечно одинокой? Слава аллаху, и Роза нашла свое счастье. Хоть теперь о себе подумай.

— Это на старости лет-то… Что люди скажут.

— Люди… — всплеснула руками Рахимат. — Сидя возле своих мужей, легко других осуждать, — она подошла к Сидрат и ласково обняла ее: — Ты не думай, дочка, что муж нужен только в молодости. В старости еще больше нужен. Чтобы поделиться, поговорить. Самое страшное на свете — одиночество. — И добавила лукаво: — Многие женщины на Гусейна метят, уж я знаю. Но сердце его в нашем доме. А оттолкнешь, потом пожалеешь, да поздно будет. Мужчине, доченька, всегда легче.

— А как Роза на это посмотрит, мама? — прошептала Сидрат, поднимая глаза на Рахимат.

— Я уже с ней говорила, — обрадовалась Рахимат. — Она согласна. Говорит, лишь бы мама была счастлива. А дети Гусейна? Они к тебе, как к родной, тянутся. Детей хоть пожалей. Легко ли им без матери? — Рахимат говорила быстро и горячо. Она радовалась, что этот разговор состоялся, чувствовала, что дочь вот-вот согласится и боялась, как бы нечаянное слово не помешало этому. И потому смотрела на Сидрат с надеждой и страхом.

— Надо подумать, мама, — наконец проговорила Сидрат, а про себя подумала: «Как Рахимат угадала мои мысли? Хорошо, что она сама начала этот разговор. А то я не решилась бы».

— О чем здесь думать, дочь моя, — снова кинулась в атаку Рахимат. — Пока я жива, хоть со мной словом перемолвишься. А умру я?.. Нет, нет и нет. Пока я жива, хочу, чтобы твоя жизнь устроилась.

— У меня же есть Роза… — сказала Сидрат.

— У Розы свой очаг, — отпарировала Рахимат.

— …маленький Рашид, — добавила Сидрат неуверенно.

— Дети как птенцы. Крылья окрепнут — улетят из гнезда.

Сидрат замолчала. Да и что она могла сказать Рахимат? Как тоскует она без друга, как в счастливые и горькие минуты она мысленно говорит с тем, кто навсегда в ее памяти остался молодым. И все-таки любовь — это то, что было у нее с Рашидом: яркое и горячее. Только такого чувства ждало ее сердце. Но разум подсказывал, что это бывает раз в жизни. «А Гусейн? Зачем же тогда?» — задавала она себе вопрос. И тут же, заглушая ответ, раздавались детские голоса: басовитый — Али и картавый — Джамили. Перед глазами вставало лицо Чакар, приподнятое на подушках. «Что она хотела мне сказать перед смертью? Чего так и не успела сказать?..»

Сидрат вдруг захотелось пойти в горы, туда, где она когда-то встречалась с Рашидом. Может быть, чтобы разобраться в себе, проверить, так ли сильна в ней память… А может быть — проститься с Рашидом, со своей юностью, которая еще жила в ней, как далекое, очень тихое эхо…

Но она не успела уйти. Пришел Гусейн. Он переступил порог со своими обычными словами:

— Неудобно мне. Все время дети сюда бегают. В другое место дороги не знают. Что мне с ними делать? — И он безнадежно махнул рукой. — Идемте домой, дети. Темно уже.

— А я шегодня буду с тетей Шидлат шпать, — заявила Джамиля, вывертываясь из-под его руки. Подбежав к Сидрат, Джамиля спряталась за нее.

— Вот ведь что делает, — покачал головой Гусейн.

Сидрат стояла посреди комнаты и молча переводила глаза с Джамили на Гусейна, с Гусейна на Али. Тысячи разных мыслей метались у нее в голове. Тысячи разных чувств боролись в ее сердце.

— Идем, Джамиля. И я пойду с вами, — наконец сказала она.

— Ты у нас будешь ночевать, — приказала Джамиля.

— Хорошо, девочка. И сегодня, и завтра, и послезавтра…

— Ура! — закричал Али и запрыгал вокруг них на одной ноге.

— И ночью и днем, — говорила Сидрат, подхватывая Джамилю на руки и тормоша ее.

Гусейн растерялся: «Что она такое говорит?»

— Это шутка или серьезно?

— Сидрат не умеет шутить, — сказала Сидрат грустно и, обнимая детей, вышла во двор.

Следом понуро брел Гусейн, и мокрые капли с веток, задетых его плечами, падали ему за воротник. Но