Той зимой самыми, пожалуй, острыми разногласиями в верхах отличилась Германия. Кайзер возмутился, что его не допускают к стратегическим решениям. «Генеральный штаб держит меня в неведении и ни в чем со мной не советуется, – заявил он 6 ноября. – Если Германия думает, что армией руковожу я, она сильно ошибается». Однако одно важное право у Вильгельма II осталось: назначать и смещать начальника штаба, который отдает приказы от его имени как главнокомандующий. Это сильно обострило распри между кайзеровскими генералами, не прекращавшиеся до самого конца войны.

Офицерский состав Германии еще четверть века будет искать козла отпущения, виноватого в исторической неудаче немецкой армии – неспособности завоевать победу в 1914 году. Самой вероятной кандидатурой был, разумеется, Мольтке, однако и реноме Фалькенхайна серьезно пострадало из-за потерь во время неудачного октябрьского наступления на Бельгийском фронте. За последние четыре месяца 1914 года Германия потеряла 800 000 человек, включая 18 000 офицеров; 116 000 от общего числа составляли убитые. Начальник штаба писал о кайзере: «Его Величество крайне подавлен. Считает, что атака на Ипр провалилась, а вместе с ней и вся кампания. <…> Это тяжелый моральный удар». Кроме того, сильно пошатнулась и вера самого Фалькенхайна в способность Центральных держав одержать верх над Антантой.

Выход он предлагал радикальный – сепаратный мир с Россией, с выплатой контрибуций, но без территориальных потерь. Он считал, что, перебросив немецкие войска с востока на Западный фронт, можно будет быстро сломить французов. Британию он рассматривал как главного врага Германии, разделяя точку зрения, высказанную Vossische Zeitung: «Движущей силой мировой войны выступает Англия. Сегодня это четко доказано и общепризнано. Миллионы невинных людей [страдают из-за] стяжательства – Krämergeist – лондонских торговцев и их поклонения мамоне. Война для Англии всего лишь бизнес, коммерческое соревнование, призванное устранить конкурента – в данном случае Германию – посредством военных действий».

18 ноября Фалькенхайн выступил перед Бетманом-Гольвегом с предложением закрыть Восточный фронт. Канцлер пришел в ярость. В отличие от начальника штаба, сам он всегда считал Россию неумолимой угрозой интересам Германии. Отвергая любой исход, оставляющий в неприкосновенности российское господство, он напомнил Фалькенхайну о сентябрьском пакте между участницами Тройственного союза, отрицающем возможность сепаратного мира. Кроме того, его тревожили предупреждения Конрада о том, что без помощи немцев может пасть Австро-Венгрия. В начале декабря Бетман-Гольвег наведался в штаб Гинденбурга, где обсудил все эти вопросы с Людендорфом. Угрюмый, целеустремленный, нервный генерал по-прежнему свято верил, что, получив большое подкрепление, сможет победить Россию, тем самым обеспечивая возможность победы и на западе. Презирая Фалькенхайна, он даже не позаботился поставить его в известность или посоветоваться с ним насчет отправки нескольких дивизий Конраду в январе 1915 года. В дальнейшем Людендорф всеми силами способствовал отставке начальника штаба.

Бетман-Гольвег вернулся в Берлин преисполненным уверенности в «восточниках». Майор Ганс фон Хафтен, уполномоченный Людендорфа по связям с ведомством канцлера, энергично лоббировал отставку Фалькенхайна с заменой его на победителя при Танненберге. Бетман-Гольвег соглашался, но кайзер сказал категорическое «нет»: он никогда не назначит такую «сомнительную личность», как Людендорф, «преследующую сугубо личные интересы». Ища способ обойти Вильгельма II, бывший канцлер князь Бюлов и гросс адмирал Тирпиц обсуждали возможность объявить его недееспособным и сделать его сына регентом, а Гинденбурга – Reichsverweser (имперским наместником). Какое-то время Гинденбург и Людендорф даже подумывали вернуть Мольтке на должность начальника штаба – марионеточную, разумеется.

И хотя все эти заговоры так ни во что и не вылились, они отражали отчаяние, охватившее берлинские правящие круги через пять месяцев после того, как немецкое правительство с таким воодушевлением ввязалось в европейскую войну. Патовая ситуация складывалась не только на фронте, но и в немецких верхах. Бетман-Гольвег стал резко критиковать Фалькенхайна – «игрок… отвратительный тип» – и с энтузиазмом поддерживать настойчивые требования «восточников» о подкреплении, которое поможет Германии завоевать победу в Польше. Кроме того, канцлер лично зарубил на корню предложение признать недостижимость победы для Центральных держав и добиться мира, по крайней мере на востоке. Как ни парадоксально, вовсе не прусская военная клика (как предполагали союзники), а политик Бетман-Гольвег отметал зимой 1914 года все компромиссные варианты, предполагающие переговоры.

Тем временем авторитет Фалькенхайна, не подкрепленный, в отличие от репутации Гинденбурга и Людендорфа, крупными победами, пошатнулся настолько, что ему доставалось теперь со всех сторон. Достаточно проницательный, чтобы понимать: он замахивается на невозможное, – Фалькенхайн все же сохранил должность в течение 1915–1916 годов. Начальник штаба был вынужден согласиться на требования Людендорфа о подкреплении в ущерб Западному фронту, так и не дождавшись подтверждения своих прогнозов, что никаких решающих побед эти войска не одержат. Немцы снова и снова теснили русских, захватывая большие куски территории и наконец добившись перевеса, подтвержденного в феврале 1918 года Брестским мирным договором, подписанным большевиками.

Общие потери России в этой войне составили 6,5 миллиона человек – возможно, превысив общий урон всех остальных воюющих сторон, однако статистика неточна. Но Людендорф все же ошибался, полагая, будто победа над царской армией определит исход всего мирового конфликта. Фалькенхайн был прав: для огромных просторов России такие потери не имели принципиального значения. Самого Фалькенхайна сняли с должности в конце 1916 года, после неудачи под Верденом. Начальником штаба стал Гинденбург, хотя настоящие рычаги власти находились у Первого генерала-квартирмейстера Людендорфа. Однако все плоды разгрома армии Романовых пожали революционеры-большевики, а вовсе не империя Гогенцоллернов.

В преддверии Рождества папа Бенедикт XV выступил с призывом об официальном перемирии на время священных рождественских праздников. Правительства и командование воюющих стран эту идею сразу отвергли, однако солдаты оказались более сговорчивыми. Краткие перемирия 1914 года (их было много, на всех фронтах, кроме Сербского) стали для потомков ярким символом бессмысленности военных действий без подлинной враждебности и цели. Вывод этот неоправдан, поскольку ничего сверхъестественного в перемириях не было. Краткие периоды братания случались в ходе многих войн на протяжении столетий, никак не мешая солдатам убивать друг друга в дальнейшем. Всплески сантиментов и жалости к себе, наблюдавшиеся в декабре 1914 года в основном со стороны немцев, отражали только то, что под Рождество почти каждому представителю христианской культуры хотелось быть дома с родными, а вместо этого миллионы дрожали в снегу и грязи на чужих полях сражений. Рождающиеся в подобных обстоятельствах переживания и побуждали некоторых на время забыть о вражде, прежде чем снова по воле своих властей, вернуться к варварскому кровопролитию.

24 декабря баварский солдат Карл Мюлегг, прошагав 15 км до Комина, раздобыл небольшую сосенку, с которой вернулся в часть на передовой. А потом, переодевшись Дедом Морозом, пригласил командира зажечь свечи и пожелать мира солдатам, немецкому народу и всей земле. После полуночи немецкие и французские солдаты в секторе Мюлегга встретились на ничейной полосе{1168}. Бельгийцы тоже вылезли из траншей у Диксмейде и переговаривались через Изерский канал с немцами, упрашивая отправить открытки их семьям на оккупированной территории. Потом появились немецкие офицеры и попросили позвать бельгийского капеллана – ему передали найденную во время битвы за Диксмейде чашу для причастия, подвесив ее в мешке к веревке, перекинутой через канал. Бельгийцы подтянули мешок к себе, поблагодарив, как подобает.