динамику развития правового сознания народа и готовность правящих элит отражать интересы всего общества, а не только его одной, как правило, привилегированной части. Последнее же во многом предопределяется способом формирования судебного корпуса страны, то есть зависит, от кого, из чьих рук судья получает свою должность. Здесь, как и ранее, автор неукоснительно придерживается концепции, что судья должен получать мандат на осуществление правосудия непосредственно из рук народа как единственного легитимного носителя государственной власти.

Права человека становятся ныне той системой координат, в которой определяется правовое качество, уровень демократии и цивилизованности того или иного государства. С этой целью международное сообщество устами одной из авторитетнейших своих организаций — ОБСЕ (см.: раздел 7) — ввело в правовой лексикон понятие «человеческое измерение». Углубленному осмыслению этого понятия был посвящён ряд специальных встреч европейских стран, которые нашли своё отражение, в частности, в Документе Копенгагенского совещания Конференции по человеческому измерению СБСЕ от 29 июня 1990 г. и Документе Московского совещания Конференции по человеческому измерению СБСЕ от 3 октября 1991 г.

Общепризнанная логика прав человека проста: это их реальность и принципиальная осуществимость. Предназначение этих прав — стать источником реальных возможностей для выбора каждым предпочтительного для него варианта поведения, а также способа влияния на ход общественной и государственной жизни. Права человека дают нам возможность уважать друг друга и цивилизованно сосуществовать друг с другом. Иными словами, они являются стандартами поведения, соблюдение которых мы вправе требовать от других. Права, применимые к нам, применимы и к любому другому. Всякое нарушение прав человека является личной драмой, а нередко и трагедией. Оно создает условия для социальных и политических беспорядков, порождает насилие и конфликты между людьми, народами и государствами. Единственным инструментом, призванным предотвратить подобные эксцессы, выступает Право. Как заметил судья Верховного суда США Бенджамин Кардозо (1870–1938), «конечная цель правового регулирования состоит в достижении благополучия общества. Невозможно в долгосрочной перспективе оправдать существование правовой нормы, не достигающей такой цели». Поэтому, давая определение правам человека, необходимо, прежде всего, учитывать их роль в защите человеческого достоинства, а в конечном счете, и благополучия всего человечества.

Под правами человекав настоящей работе понимаются реальные возможности человека защитить своё достоинство и свободу средствами и способами, которыми наделяет его Право, а также непротиворечащими ему конституциями и законами суверенных государств.

Разумеется, имеются и другие определения прав человека. Но каким бы ни было определение, главное в нём всё же практическая действенность и беспрепятственное осуществление этих бесспорных ценностей в жизни человека. История знает примеры, когда иные тоталитарные режимы, пытаясь в лучшем свете представить фасад своего насквозь прогнившего здания, приводили список самого широкого перечня прав человека, превращая тем самым свою конституцию в ничем не прикрытую «потемкинскую деревню» из области юриспруденции. Подобным культом византийского лицемерия особенно страдала вся политическая жизнь советской империи, самым ярким воплощением чего может служить прославленная в учебниках советского государственного права как наиболее «демократическая» конституция всех времен и народов, так называемая «сталинская» Конституция СССР 1936 г. В анналы всеобщей истории государства и права этот акт, однако, вошел в качестве беспрецедентного примера государственного лицемерия и правового нигилизма, ибо ценность человеческой жизни, свободы и безопасности в подобном обществе были сведены к нулю.

Отдавая себе в этом отчет, народ не воспринимал эту конституцию в качестве основного закона своей жизни, поскольку его подлинной, фактической конституцией был большевизм. Напомним при этом, что под фактической («живой») конституциейв настоящей работе понимается образовавшаяся в процессе политической жизни страны вопреки официально провозглашенному основному закону система неписаных норм, которые на практике реально регулируют отношения между публичной властью и народом, а также между высшими органами государственной власти. Большевизм в СССР стал формой самоутверждения, самовыражения и, как это ни парадоксально звучит, формой самоуничтожения советского народа. Поэтому большевизм следует признать подлинной фактической конституцией, которую подданные советской империи почитали в качестве своей национальной святыни. И это несмотря на то, что эта «святыня» стала основой укоренения политического режима, превратившего великую державу в империю ГУЛАГ. Посему дело не столько в совершенстве формально-юридического определения прав человека и тем более не в максимуме или широте приведённого их перечня, сколько в той реальной культуре достоинства, свободы и человечности, которая царит в той или иной стране, бытует в сердцах, душах, нравах, менталитете того или иного народа. Это обстоятельство не ускользнуло от внимания В. И. Новодворской, которая в итоге мучительных размышлений пришла к горькому выводу, что её «самое большое разочарование связано с народом. До 93-го я серьезно думала, что народ — жертва системы, что коммунисты его изнасиловалиЈ лишили свободы. Оказалось, что не народ - производное от коммунистов, а коммунисты — производное от народа».

Традиция подменять правовую суть вещей в стране формальными декларациями, официозными государственными мероприятиями, лицемерными политическими лозунгами, заведомо мертворожденными законодательными пустышками и прочими византийскими атрибутами державности практически полностью перешла по наследству к суверенным республикам, образовавшимся на руинах СССР. Точно так же, как и в былые времена, следуя этой приснопамятной традиции, бывшая советская номенклатура пошла по пути установления в конституциях своих независимых стран самого широкого перечня прав и свобод человека и гражданина. И точно также, не задумываясь над последствиями своих действий, обеспечила абсолютную фиктивность этих прав. Любопытно, что один из лучших представителей украинской школы конституционного права (надо признать: умный и образованный человек), к которому я обратился за рецензией на данную книгу, оговорил возможность использовать написанный им отзыв моим предварительным отказом от утверждения, что конституционные права в Украине фиктивны. Не приняв предложенный компромисс, я, разумеется, лишился поддержки авторитетного правоведа, но ещё раз задумался над тем, к каким плачевным результатам в нашей жизни может привести попытка цензурирования исследований в такой чувствительной сфере, как права человека. Ведь, по сути, дело далеко даже не в объеме, содержании и редакции формально провозглашенных в конституции прав человека, а в реальной атмосфере человечности, которая установлена, культивируется и торжествует в государстве. Как заметил по этому поводу один немецкий мыслитель, максимум человечности в отношениях между людьми — вот что определяет счастье государства, а не какой-либо иной максимум.

Борьба за максимум человечности в отношениях между гражданами одного государства — дело всех и каждого. Право начинается с отношений друг к другу на улице, дома, в школе, в вузе, на работе, в любой мало-мальски существующей человеческой общности. А успех такого начинания невозможен без предварительного познания хотя бы основных вех становления общечеловеческой концепции прав человека. Подобная осведомленность, однако, хотя бы в самых общих чертах предполагает знание истории вопроса. Таковая наиболее доступна через некие схемы, некий алгоритм развития предмета исследования. В действительности исторический алгоритм развития Права, правосудия и соответственно прав человека разными авторами оценивается по-разному. Так, немецкий правовед, социолог и историк Макс Вебер (1864–1920) писал: «Общее развитие права и правосудия, если его разделить на теоретические «ступени развития», идёт от харизматического провозглашения права правовыми «пророками» к эмпирическому правотворчеству и отправлению правосудия правовой «знатью» (каутелярное и прецедентное правотворчество); далее, к октроированию права светской властью (imperium) и теократическими властями и, наконец, к систематическому правовому нормотворчеству и к профессиональному «правосудию», осуществляемому лицами, получившими юридическое образование (профессиональными юристами) на