Этому мнению в самое последнее время способствовало опубликование писем Соланж к Шопену, в которых Соланж представила все дело так, будто мать ее бросила среди ужасных денежных затруднений, и даже отдала на жертву своим кредиторам и дочь, и зятя, ничуть не позаботившись о ее материальном положении. Но эти, совершенно противоречащие истинному ходу дела, жалобы с достаточной убедительностью опровергнуты даже и г. Рошблавом, на основании писем и данных, сообщенных ему г. Анри Гаррисом, которому пришлось в качестве адвоката участвовать в разрешении вопросов о наследстве после смерти Жорж Санд,[692] а потому и ознакомиться с истинной величиной состояния, полученного Соланж[693] при замужестве. (Мы имеем возможность ниже сказать еще больше на эту тему).

Наконец, пятые – и в том числе Шопен, узнавший о происшествии в Ногане летом 1847 года лишь от Соланж и потому никогда не узнавший истины – заподозрили Жорж Санд просто в желании «развязаться» с дочерью, удалить ее от себя. И он, и его биографы дали веру слухам о какой-то мнимой новой любовной истории, которую будто бы Жорж Санд старалась скрыть, для чего-де удалила из Ногана и Шопена, и дочь. Но мы видели, что Шопен «удалился» уже с осени 1846 года, а в 1847 г. там вовсе не был, а почему «удалилась» Соланж – так именно это, т. е. причины катастрофы, разразившейся в июне 1847 г. в Ногане, она и постаралась скрыть или извратить в глазах Шопена.

А произошло следующее.

Мы сказали, что в апреле Морис ездил в Голландию. Ездил он туда не один, а с товарищем по учению у Делакруа, знаменитым впоследствии пейзажистом Теодором Руссо. Пока Соланж наслаждалась своим медовым месяцем, а Жорж Санд лечила свою больную ногу, Руссо приехал погостить и в Ноган. Надо сказать, что он уже в Париже начал сильно ухаживать за хорошенькой Огюстиной. В Ногане, по-видимому, его симпатии к этой молодой девушке окончательно определились, и он сделал предложение.

7 июня, менее, чем через три недели после свадьбы Соланж, Жорж Санд вдруг сообщает своей сестре, Каролине Казамажу, что и эта свадьба решена, и что Огюстина выходит замуж за Руссо. Она сознается, что мечтала когда-нибудь повенчать Огюстину с Морисом, но говорит, что молодые люди, знавшие друг друга с отрочества, решительно равнодушны друг к другу или, вернее, питают чисто товарищеские чувства двух друзей детских игр.

Очевидно, в эти же самые дни наступившего в Ногане успокоения, вслед за свадьбой Соланж, выздоровлением Шопена и среди надежд на свадьбу Огюстины Жорж Санд написала и Луизе Енджеевич следующее письмо, помещенное Карловичем без числа и года, но, несомненно, относящееся к первым числам июня или самым последним дням мая 1847 г., когда первая свадьба уже состоялась, вторая была решена, а Соланж еще была в Ногане:

«У меня нет ни бумаги, ни перьев, ни времени. Я не знаю, как со всем справиться, столько у меня дел, так как я выдаю замуж приемную дочь на будущей неделе, а я едва развязалась с делами и хлопотами последней свадьбы. Но я люблю вас и хочу поблагодарить за все, что вы мне говорите доброго, нежного, превосходного.

Дорогая моя, я надеюсь, что все будет хорошо. Я стараюсь, как только умею.

Шоп(ен) довольно здоров. Он узнал печальную весть, которую я уже знала, о смерти В.[694]

До свидания, дорогая моя Луиза. Мой нежный привет всем вашим. Мое сердце – вам самой. Соланж вас целует и любит вас».

Но, очевидно, брачным проектам не везло в Ногане. Уже 22 июня той же Каролине М-м Санд пишет, что свадьба расстроилась, и выставляет в качестве вызвавших это причин якобы долги и расстроенное здоровье талантливого художника. Но все это сказано просто для соблюдения приличий, а настоящие причины, вызвавшие такое быстрое расторжение едва состоявшейся помолвки, были совсем другие.

Соланж, даже среди своего молодого счастья, осталась верна той своей черте, о которой мы упоминали выше: она была зла из любви к искусству, без всякого повода или резона. И тут она свою злобу проявила двояко. Она всегда не любила Огюстину, а теперь захотела, неизвестно зачем, расстроить ее свадьбу, и своими сплетнями и клеветническими намеками достигла цели.

Рассорившись затем с матерью, она немедленно отомстила и ей той же самой монетой – распустила клевету и про мать свою! Вследствие всего этого в Ногане произошли такие события, что хотя мы имеем в руках многочисленные документальные данные и подробный рассказ, переданный нам лицом, очень близким Жорж Санд и слышавшим все это как от нее лично, так и со слов Мориса Санд, тем не менее, мы предпочитаем не рассказывать о случившемся своими словами, а просто приведем целиком или в отрывках шесть неизданных писем Жорж Санд и два напечатанных, – все восемь написанные с июня по декабрь 1847 года.

Девице де Розьер.

Ноган. Июль.

«...Что я вынесла от Соланж со времени ее свадьбы – невозможно передать, и сколько у меня во всем этом было терпения, внутреннего милосердия и скрытого страдания, вы одна можете оценить, потому что вы знаете, что я от нее переношу с тех пор, как она на свете.

Эта холодная, неблагодарная и злобная девочка отлично разыгрывала комедию вплоть до дня своей свадьбы, и муж ее – заодно с ней и даже лучше ее. Но едва сделавшись обладателями независимости и денег, они сняли маску и вообразили, что они будут мною повелевать, разорять и мучить, сколько угодно. Мое сопротивление их привело в ярость, и в течение тех двух недель, что они провели здесь, их поведение сделалось неслыханно, до скандального, нахальным.

Те сцены, которые заставили меня не показать им двери, а просто выгнать их за двери, – невероятны, не поддаются описанию. Они могут быть переданы в двух словах: у нас здесь чуть не перерезали друг другу горло. Мой зять занес молоток над Морисом и, может быть, убил бы его, если бы я не бросилась между ними, ударив моего зятя по лицу и получив от него удар прямо в грудь. Если бы не кюре, который тут случился, если бы друзья и слуги не вмешались силой, то Морис, вооружись пистолетом, убил бы его на месте.

Соланж, разжигавшая огонь с холодной свирепостью, сама породила злосчастную ярость своими сплетнями, ложью и невероятной черной злобой, тогда как ни со стороны Мориса, ни со стороны кого бы