Но, с другой стороны, характер дискуссии указывает на недостаточную осознанность многих обсуждаемых вопросов. Многие товарищи недостаточно отдают себе отчет, чего они хотят. Может быть, благодаря этому дискуссия принимает такой личный характер.

Необходимо, чтобы каждый из нас сделал все возможное, чтобы отшелушить все лишнее и постараться выяснить, какие же практические вопросы стоят перед нами и как мы должны наилучшим образом разрешить их».

Через несколько дней после публикации этой статьи, 14 января, открылся Пленум ЦК РКП(б). В его повестке дня было 8 вопросов. Но Сталин — основной докладчик по вопросу о партийном строительстве и по вопросу об экономической политике (ввиду болезни Рыкова) сконцентрировал основное внимание на итогах партийной дискуссии.

Соответственно, в этом направлении пошли и прения. Причем тон их менее всего был направлен на умиротворение. «Такой тон, — заявил Николай Угланов, — дан с самого начала. Дискуссия, так дискуссия, — драться в кровь, по-настоящему… Демократия демократией, а организационные формы — организационными формами, устав партии — уставом партии. Тут нужно бить по зубам»1.

В ходе прений было выяснено множество фактов относительно того — что, кто, где и когда говорил и ряд других обстоятельств, чрезвычайно ценных для историка-исследова-теля. Но помимо этого, именно на данному пленуме Бухарин обосновал ту политическую оценку оппозиции, которая войдет во все общепартийные решения по данному вопросу.

«В белой печати, — сказал он, — совершенно ясно ставится вопрос, что тот режим, который наблюдается в Советской Республике, — это режим диктаторского прижима и что его нужно развязывать, начиная с того узелка, который представляет собой Политбюро ЦК. В одной белой газете я читал, что свобода слова внутри партии есть не что иное, как свобода слова внутри страны.

…Это сигнализирует перед нами общеполитическую демократическую опасность, и… если не налагать определенную узду и не ставить определенных границ, идет к беспартийному крестьянству и таким образом, представляет собой те рельсы, по которым можно сойти на общеполитическую демократию. Мне кажется, что контуры того, что строится за всей этой шумихой и сутолокой, — контуры уже прояснились. Эти контуры заключаются в том, что целый ряд социальных слоев стучится в дверь общеполитической демократии.

…Наша задача — видеть две опасности. Во-первых, опасность, которая происходит от централизации нашего аппарата. И во-вторых, опасность политической демократии, которая может получиться, если вся демократия перейдет через край. Мы должны видеть обе эти опасности.

А оппозиция видит одну опасность. Она видит опасность бюрократизма нашего аппарата, а об остальных опасностях не заботится. За бюрократической опасностью она не видит политической демократической опасности. В этом заключается их так называемый меньшевизм, как определенный уклон»1374 1375.

И хотя Бухарин указывал лишь на «контуры» оппозиционной платформы, а сами оппозиционеры говорили не о расширении политической демократии в стране, а лишь о повороте к внутрипартийной демократии, слово было сказано: «меньшевистский уклон».

Крупская пишет, что когда 16 января началась XIII партконференция, Владимир Ильич «просил читать весь отчет подряд». А это — не только доклады и резолюции, но и достаточно острые прения. 17 января «Правда» опубликовала доклад Рыкова об очередных задачах экономической политики партии и выступление Пятакова.

На следующий день — речи Лутовинова и Преображенского. 19 января — выступления Красина, В. Косиора, Каменева, Ларина, В. Смирнова, Сокольникова, Микояна и опять Пятакова. Здесь же: принятая всеми при двух «против» резолюция об итогах дискуссии и мелкобуржуазном уклоне.

Наконец, 20 января, в воскресенье, «Правда» открывается передовицей Варейкиса об итогах конференции, далее идут заключительное слово Рыкова, доклад Сталина о партийном строительстве, выступления по этому вопросу Преображенского, Ломинадзе, Яковлевой. И опять решения конференции: принятые единогласно резолюции по докладам Рыкова и Сталина, а также одобренную всеми при одном воздержавшемся резолюцию по докладу Зиновьева о международном положении. Крупская, читавшая Ленину все эти материалы, пишет: «Слушал Владимир Ильич очень внимательно, задавая иногда вопросы»1.

В тот же день, 20-го, «Известия» опубликовали информацию об открытии в Большом театре XI Всероссийского съезда Советов. Крупская стала читать приветствия, речи, но внимание Ленина привлекло выступление крестьянки Е.М. Борисовой.

«Я крестьянка Пензенской губернии, того же уезда, села Бессоновки, — сказал она. — Мне 57 лет. Я была избрана в 21 году, 21 августа делегаткой и была избрана в комиссию по Помголу. Я — темная и неграмотная, и не думала, что проведу эту работу. Провела ее как нужно. Объяснять всю эту работу не буду.

Но полагаю, что нам, крестьянам и рабочим, нужно работать в одном масштабе. И видим мы, что Советская власть дала нам многое множество способия, и дала нам слободу, и созва-

' Известия ЦК КПСС. 1989., № 4. С. 173.

587

ла нас со всех сторон, и деревень и сёл, и самых темных уголков на совет для строения нашей жизни».

Она впервые попала в Москву, в «центр», впервые в жизни увидела театр, или, как она выразилась, — «тиатыр», говорила тяжело, с трудом подбирая слова. Но при всем этом сумела по-своему сформулировать главную экономическую и политическую проблему — те самые «ножницы», о которых шла речь на XII съезде РКП(б).

«Нам, рабочим и крестьянам, — сказала она, — нужно улучшить свою жизнь в общем масштабе, и чтобы рабочие познали труд крестьянина, а крестьянин познал труд рабочего… Каждый чувствует, что без толку работать нельзя, работать без девидента, каждый рабочий и крестьянин ценит свой труд.

Надо, чтобы не было между нами нареканий, надо работать в таком союзе, чтобы оценивать труд друг друга, чтобы не было обиды ни у крестьян на рабочих, ни у рабочих на крестьян… И да здравствуют все наши дорогие и передовые вожди центра (шумные аплодисменты)».

Крупская отметила, что Ленин «очень радовался, когда ему читали [эту] речь на съезде»1. И слова крестьянки Борисовой стали последними человеческими словами, которые ему прочли.

То неотвратимое, что ощущала Крупская с четверга 17-го надвигалось, и 21 января это произошло…

Завершая свои воспоминания «Последние полгода жизни Владимира Ильича», Надежда Константиновна пишет: «В понедельник пришел конец. Владимир Ильич утром еще вставал два раза, но тотчас ложился опять. Часов в 11 попил черного кофе и опять заснул. Время у меня спуталось как-то.

Когда он проснулся вновь, он уже не мог совсем говорить, дали ему бульон и опять кофе, он пил с жадностью, потом успокоился немного, но вскоре заклокотало у него в груди. Все больше и больше клокотало у него в груди. Бессознательнее становился взгляд.