Строительство огромного предприятия «Буна-Верке» началось летом 1941 г., когда немецкие войска одерживали одну за другой победы на Восточном фронте. В октябре, в условиях продолжающейся нехватки рабочей силы, Гиммлер потребовал от вермахта передать в ведение СС 10 тыс. пленных красноармейцев. Незадолго до своей казни за военные преступления Хесс отметил в автобиографических записках, что заключенные были доставлены в очень плохом состоянии. «В дороге их практически не кормили, а на привалах выпускали на ближайшее поле, чтобы они «паслись« там, как скот, в поисках чего-нибудь съедобного». Всю зиму пленные работали на стройке без теплой одежды, измученные и больные, голодные настолько, что было зафиксировано несколько случаев каннибализма, и, по словам Хесса, «мерли как мухи». «Они больше не были похожи на людей, – писал Хесс. – Они превратились в животных, которым хотелось одного – есть». Понятно, что вместо двадцати восьми запланированных бараков пленные смогли построить только два.

С экономической точки зрения, нацистская стратегия умерщвления посредством непосильного труда оказалась еще менее рентабельной, чем практика использования труда заключенных в ГУЛАГе Берии. Единственной уступкой прагматизму было решение построить новый лагерь – Аушвиц-3, или Моновиц, – по соседству с «Буна-Верке», чтобы рабам «Фарбен» не приходилось терять время на переходы от бараков к цехам. Однако эсэсовцы-надзиратели и капо продолжали так старательно избивать своих подопечных, словно верили, что после экзекуций те смогут наконец выполнить задания, даже ранее для них непосильные.

После войны члены правления акционерной компании «Фарбен», которой принадлежала часть акций предприятия по производству Циклона-Б, уверяли, что ничего не знали о массовом уничтожении евреев. Но на химическом гиганте «Буна-Верке» работали 2500 немцев. Они жили в городке и общались с эсэсовцами-надзирателями лагеря Аушвиц-Биркенау. Один из немецких сотрудников, только что приехавший из рейха, спросил эсэсовца, что за отвратительный запах распространяется от лагеря по всему городку. Тот ответил, что это еврейские большевики «горят в трубе Биркенау».

В мае 1942 г. в Аушвиц стало прибывать все больше евреев, и руководство депортировало оставшихся польских политзаключенных на принудительные работы в Германию. 17 июля инспектировать растущий производственный комплекс в Аушвиц прибыл сам Гиммлер. Когда его лимузин въехал на территорию лагеря Аушвиц-1, лагерный оркестр евреев-музыкантов заиграл триумфальный марш из «Аиды» Верди.

Рейхсфюрер СС вышел из машины, постоял, слушая музыку, потом вскинул руку, отвечая на приветствие Хесса. Они вдвоем обошли почетный караул заключенных, одетых в новую, выданную для такого случая, полосатую форму. Гиммлер с холодной отчужденностью смотрел на них через круглые очки. Хесс проводил высокого гостя в контору лагеря и показал последние разработки новых газовых камер и крематориев. Потом Гиммлер в сопровождении своей свиты отправился в железнодорожный тупик посмотреть, как под звуки все того же оркестра будет разгружаться только что прибывший «юдентранспорт» с голландскими евреями. «Вначале людей ввели в заблуждение порядок на станции и музыка, которой их встречали, – свидетельствовал позже депортированный в Аушвиц офицер “Сражающейся Франции” в беседе с советскими военными. – Но скоро они почувствовали трупный запах, а когда их разделили на группы по здоровью, они обо всем догадались».

Вначале мужчин отделили от женщин и детей, что означало разделение семей и не могло не вызвать волнений и беспорядков, которые были быстро прекращены слаженными действиями охранников с собаками и надзирателей с плетьми. Гиммлер особенно хотел увидеть проводимую здесь же двумя врачами-эсэсовцами процедуру осмотра, целью которой было поделить прибывших на тех, кого можно использовать на тяжелых физических работах, и тех, кто для этого не годился, а значит, подлежал немедленному уничтожению. Впрочем, попавшим в первую группу повезло ничуть не больше, чем оказавшимся во второй: на протяжении следующих двух-трех месяцев все они либо умерли от истощения и непосильного труда, либо погибли в газовых камерах.

Гиммлер, находясь в бункере №1, через смотровое окошко наблюдал, как умирали отобранные на немедленное умерщвление в газовой камере. Его также интересовало воздействие происходящего на эсэсовцев охраны, ибо он помнил, какое психологическое перенапряжение испытывали годом раньше во время массовых казней гражданского населения солдаты айнзатцгрупп. Затем он посмотрел, как евреи из трудовой команды убирают тела, и сказал Хессу, что в дальнейшем трупы надо будет сжигать. Гиммлер, который с содроганием говорил о жестокости убийства животных на скотобойнях, проявлял чисто профессиональный интерес к организации уничтожения тех, кого он считал паразитами человечества. «Избавление от вшей – это не вопрос идеологии. Это гигиеническое мероприятие», – рассуждал он позже в письме к одному из своих подчиненных. У Гиммлера и выражение лица было, как у озабоченного соблюдением стерильности дантиста, хотя он увлекался фантазиями на темы неоготического воинства и стремился уподобить СС средневековому рыцарскому ордену.

Из Аушвица-Биркенау Гиммлер со свитой отправился с визитом на «Буна-Верке» в лагере Аушвиц-Моновиц. Концерн «Фарбен» повинен в гибели десятков тысяч заключенных, однако его химический гигант «Буна-Верке» так и не произвел ни грамма синтетического каучука. Зато компания финансировала бесчеловечные эксперименты, в частности, на детях, особенно однояйцевых близнецах, которые в Аушвиц-Биркенау проводил гауптштурмфюрер СС доктор Йозеф Менгеле. Кроме удаления здоровых органов, стерилизации и намеренного заражения своих тщательно отобранных жертв разными болезнями, Менгеле также тестировал «первые образцы сывороток и лекарств, многие из которых ему поставляла фармацевтическая фирма “Байер”, входившая в концерн “Фарбен”».

Менгеле не был одинок. На «Фарбен» в Аушвице работал также эсэсовец доктор Гельмут Феттер, проводивший опыты на женщинах. Когда компания «Фарбен» сделала Хессу заказ на 150 женщин-заключенных для экспериментов Феттера, он запросил 200 рейхсмарок за каждую «подопытную морскую свинку», но концерну удалось сторговаться с ним на 170 рейхсмарках.

Ни одна из подопытных не выжила, что компания подтвердила в письме Хессу. Феттер был в восторге от своей работы. Он писал коллеге: «У меня есть возможность тестировать наши новые препараты. Я чувствую себя, как в раю». Фармацевтические опыты на заключенных компания проводила также в концлагерях Маутхаузен и Бухенвальд. «Фарбен» была особенно заинтересована в разработке эффективного метода химической кастрации, который нацисты собирались использовать на оккупированной территории СССР.

Полную поддержку Гиммлера получали также проводимые в Аушвице опыты профессора Карла Клауберга по стерилизации заключенных. Преступное нарушение врачебного долга при нацистском режиме, с реалиями которого молчаливо согласились многие ведущие немецкие медики, может служить страшным примером того, как перспективы почти неограниченной власти и престижность участия в секретных разработках могут извратить восприятие действительности даже интеллигентными людьми. Позже эти «ученые» пытались оправдать свои бессмысленные и жестокие опыты тем, что их исследования должны были помочь всему человечеству. Знаменательно, что вступая в симбиоз с медициной, сознательно или случайно, нацистская Германия и другие диктатуры того времени часто пользовались хирургическими метафорами, в частности, говоря о политическом решении удалить раковую опухоль на теле общества. А примером больного чувства юмора и патологической лживости нацистов может служить тот факт, что Циклон-Б перевозился в машинах с красным крестом.