причине моей доброй воли, я заслужу снисхождение у критики: ведь, в конце концов, каждый из этих первых романов был начат писателями, которые предоставили другим усовершенствовать их по своему желанию; все они подверглись многочисленным переделкам и вставкам, призванным скрыть их истинную природу; и потому задача не заблудиться среди стольких заросших тропинок была не из легких.

Для начала разделим наши романы на две категории. Одни из них – чистое воплощение феодального и рыцарского духа. Другие – выражение мистических и фанатично-религиозных чувств, в противоположность светскому характеру первых. Я усматриваю этот мистицизм в книгах Святой Грааль и Поиски Грааля; и далее в последней части Ланселота[383].

Я назову романы первой категории светскими. Всего их семь: Мерлин; продолжение Мерлина, т. е. Король Артур; Гавейн и Персеваль; Ланселот Озерный; Смерть Артура; Тристан.

Двое из авторов сообщили нам свои подлинные имена: Робер де Борон изложил в стихах Иосифа Аримафейского и Мерлина. Вальтеру, или Готье, Мапу мы обязаны Граалем, Поисками Грааля и последними частями Ланселота.

Робер де Борон служил у графа де Монбельяра, в Вогезах: Борон – это деревня неподалеку от аббатства Муайенмутье. Возможно, до Робера доходили смутные слухи о латинской книге Грааль, хранимой в Великой Бретани, и это подвигло его записать французскими стихами вогезскую легенду о набожном евангельском декурионе.

Что же касается Мерлина, он нашел материалы для него в двух книгах Гальфрида Монмутского, в то время широко известных: История Бриттов и Жизнь Мерлина. К повествованиям Гальфрида он не добавил ничего, кроме превосходного начала с советом демонов, к которому он нас уже подготовил первыми стихами Иосифа Аримафейского.

Я говорил и, как мне кажется, доказал, вопреки ощущению моего ученого друга г-на Юшера, что Робер де Борон написал в стихах Иосифа и Мерлина. Наши старинные труверы, как известно, долго колебались, прежде чем начать сочинять в прозе, если дело не шло о религиозных сюжетах. Но, однажды положив начало светской прозе книгами о Семи Мудрецах и о Круглом Столе, они нашли в ней достаточно преимуществ, чтобы оказаться к ней столь же расположены, как и к поэтической форме. Как раз к середине двенадцатого века, видимо, и относится этот первый взлет французской прозы: тогда стали меньше слушать и больше читать. Что же до первой поэмы Робера де Борона, я полагаю, что он посвятил ее Готье де Монбельяру задолго до того, как создал ее вторую версию, которая одна только и дошла до нас, и то в единственной неполной рукописи. Робер де Борон присовокупил к ней поэму о Мерлине; и он позаботился нас известить, что лишь потому взялся за этот сюжет, что не смог прочитать книгу о Граале, написанную со времени завершения его первой поэмы. «Когда, – говорит он, – я впервые представил историю Иосифа Аримафейского Готье де Монбелиару, моему сеньору, она не была еще написана ни одним смертным. С тех пор ученые мужи явили свету книгу о Граале, кою мне надобно было прочесть, чтобы изъяснить, что стало с Аленом, Петром, Броном и Моисеем[384]. В ожидании, когда мне дано будет узреть эту книгу, я поведаю вам историю Мерлина».

Эти две поэмы, Иосифа и Мерлина, не замедлили переложить в прозу: в этой второй форме множились копии, не избежав кое-каких подтасовок от пересказчика; например, истолкование Долины Аварона, где должен обосноваться Петр, как Великой Бретани; обещание в дальнейшем рассказа о британских династиях, «книги об Иосифе, облеченном властью с соизволения святой Церкви».

До сих пор найдены лишь пятьсот первых стихов Мерлина; но надо полагать, что повествование не шло дальше коронации Артура. Большинство рукописей или останавливаются на этом, или оставляют более-менее широкий промежуток после этих слов: «Так был Артур избран и долго держал королевство в мире»[385]. Впрочем, новые черты повествований, уже ничем не обязанных Гальфриду Монмутскому, и множество явных противоречий с предшествующими легко позволяют признать творение нового автора. Вот почему продолжению, выбранному мною, я присвоил отдельный заголовок, Книга о короле Артуре, подсказанный мне одним старинным текстом.

Итак, с этого начинается работа продолжателей поэмы Борона. Начиная от первой военной кампании Артура и до его решения послать Лота и четверых его сыновей к союзным королям, существует всего одна версия. Но с этого места роман развивается тремя разными путями: это подразумевает столько же различных версий. Одна из них смыкается своей последней главой с первой главой Ланселота: вот почему я счел нужным выбрать ее.

Из двух других продолжений первое сосредоточено на крупных столкновениях Сенов и Бретонцев, на боевых и амурных подвигах Гавейна. В нем подробно излагается любопытный эпизод про Страхолюдное обличье, новое воплощение античной Медузы, которое рыцарь-победитель, отвернувшись, бросает в залив Саталию[386]. Оно смакует скандальную хронику и довольно долго распространяется о любовных отношениях юного армориканца Госангоса Ламбальского с королевой Гвиневрой. Возможно, именно такого рода нескромность и заставила исключить его из корпуса четырех романов, самым известным из которых был Ланселот.

Второе продолжение впервые вводит во французский текст фигуру Персеваля, внука Брона и Энигеи, сестры Иосифа Аримафейского. Как и два предыдущих хранителя Святого Грааля, Иосиф Аримафейский и Брон, Персеваль происходит прямиком из поэмы Робера, приведенной в согласие с легендой о Гластонбери[387].

Здесь мы видим, что Грааль должен перейти из рук Иосифа к Брону, Богатому Рыболову[388], а из рук Брона к его внуку. Так что, вопреки хронологии, Персеваль и есть этот внук.

Этому продолжению Мерлина несколько раз присваивали имя Персеваля; и Кретьен де Труа взял его за основу знаменитой поэмы такого же названия, которую смерть не позволила ему завершить.

Итак, Иосиф Аримафейский и Мерлин, пересказанные прозой, и Гавейн, Артур и Персеваль, изначально прозой написанные, составляют то, что я называю исходным циклом Круглого Стола. Это совместный труд, над которым поработали многие. Он достаточно выверен, начиная с передачи Грааля в руки Иосифа и до возвращения Грааля на небеса. Артур и Мерлин показаны с рождения и прослежены до своего окончательного исчезновения: Мерлин пропадает в лесах, Артур причаливает к острову Авалону, обители фей.

В то самое время, когда продолжатели Мерлина проторяли таким образом свою стезю, два других великих романа, Ланселот и Тристан, произвели то, что мы назвали бы громкой сенсацией. Они не обнаруживали никаких связей с поэмами Робера и прозой его продолжателей; это была переработка старинных бретонских лэ, удачно пригнанных по некоему тематическому единству. И именно для нужд этого условного единства поэтическое сказание о Тристане в виде романа в прозе было присоединено ко второму циклу Артура. Мы упоминаем