– Разве я уже не спускаюсь?

– Но зачем? Зачем рисковать сердцем, когда путешествие практически закончено? Вы же жаловались, что оно барахлит.

– Я не жаловался.

– Говорили, что барахлит.

– Оно барахлило.

– По дороге легче, – гнул свое Николо.

Алессандро нетерпеливо вскинул голову.

– Солнце взойдет через два часа. Я отдохну здесь.

– Как вы себя чувствуете? – озабоченно и со страхом спросил Николо.

Алессандро присел на гладкий камень, под углом торчащий из склона, отклонился назад, пока не лег на траву.

– Я помню, как сам в юности задавался подобным вопросом, – он обращался как к небу, так и к юноше, который стоял рядом. – Ты думаешь, что у такого старика, как я, кровь течет по сосудам из папиросной бумаги, да? Если я шагну не туда, или поперхнусь едой, или услышу, что Октавиан победил в битве при Акциуме… бах! Бумага прорвется, кровь вытечет, и я умру.

– Я ничего такого не думал, синьор.

– Нет, думал. В сравнении с тобой я божий одуванчик. Я об этом помню.

– Не такой уж вы и хлипкий, особенно после того, что вам пришлось пережить.

– Нет, я хлипкий, Николо. Я хлипкий, и это счастье. Мое тело больше не заставит меня выдерживать то, что мне доводилось выдерживать. Если случится какое-то потрясение, слишком ужасное или слишком болезненное, Бог придет так же быстро, как в больнице вызванная звонком медсестра. Чем суше и тоньше кость, тем легче она ломается.

– Разве это может быть хорошо?

– Ты не поверишь.

– Я не хочу умирать. Я буду бороться до конца, и уйду, лишь когда не останется возможности остаться.

– Я знаю, знаю, – Алессандро кивнул. – Ты едва ощущаешь время, но ревнуешь к нему больше, чем когда бы то ни было.

– Но вы много раз говорили, что сила появлялась ниоткуда, когда ее вроде бы уже не осталось. Она вливалась в вас, и вы этому удивлялись.

– Вливалась, – подтвердил Алессандро. – И сейчас вливается, но, как и я сам, все медленнее и медленнее.

– Синьор! – запротестовал Николо.

– Ты спрашивал, как я себя чувствую.

– Да.

– Я чувствую себя прекрасно.

– Правда?

– Да.

– А ваше сердце?

– Мое сердце чувствует себя не так прекрасно, но что с того?

– И как оно себя чувствует?

Алессандро повернул голову к Николо, который сел рядом, подогнув правую ногу под себя, как, вспомнилось Алессандро, садятся девушки, собирая ягоды.

– Оно чувствует себя, как будто человек внутри толкается в стены руками и ногами. И в руке такие же ощущения.

– Это серьезно?

– Это не смешно.

– Вам нужен врач?

Алессандро рассмеялся, да так бодро, что удивил Николо.

– Что тут забавного?

– Когда ты умираешь, врачи отираются вокруг тебя неделями, а потом несчастным людям, которых ты оставляешь, приходится продавать мебель, чтобы расплатиться с ними, хотя… ну что они сделали? Ты платишь им за то, что они скрывают от тебя правду об умирающем человеке. Деньги – это неважно. Что причиняет боль, так это ложная надежда, которую они внушают.

– Если бы кто-то заплатил моему отцу за установку столбов для сушки белья и они упали, отец вернул бы деньги.

– Но? – спросил Алессандро.

– Но что?

– Но?

– Я не говорил «но».

– А следовало.

– Следовало?

– Продолжай.

– Но… но… но я не знаю, но… но люди! Люди другие.

– Да. Продолжай, продолжай.

– Они – не веревки для сушки белья. Их трудно понять. Они не живут вечно. Даже сушилки падают при землетрясении, но это уже не по вине отца, и он оставил бы деньги себе.

– Да! – воскликнул Алессандро и хлопнул в ладоши. – Знаешь что, Николо?

– Что? – спросил тот, улыбаясь, словно барашек.

– Ты начал думать, а два дня назад не думал.

Николо признал, что это так. И если бы не темнота, Алессандро увидел бы, как просиял юноша.

– Думаешь, задаешь вопросы, рассуждаешь, и тебе это нравится. Знаешь, это как с лавиной. Стоит ей тронуться, и ее уже не остановить. Понимаешь?

– Нет.

– А я чувствую, что понимаешь.

– Не совсем.

– Разумеется, понимаешь. Ты так доволен собой, что хочешь, чтобы я описал, как тебе это нравится. Удовольствием надо наслаждаться без чьих-то описаний – как первым оргазмом.

– Что такое оргазм?

Алессандро вздохнул.

– Да перестаньте. Я не такой, как вы. У меня нет денег. Я не могу купить даже велосипед, не говоря уже об оргазме.

– Господи. – Алессандро закатил глаза.

– Оргазм – это автомобиль, так?

– В смысле… как «Испано-Сюиза»?[99]

– Так я прав?

– Нет. – Алессандро понизил голос. – Это разновидность японского фонаря.

– Не нужны нам оргазмы, у нас есть лампочки накаливания, – фыркнул Николо.

– Но скоро ты согласишься отдать все свои лампочки накаливания за один оргазм.

– Это вы так думаете, – в голосе Николо послышалось возмущение. – Лампочки накаливания дорогие. Я даже одну не отдам за оргазм.

– Это тебе так кажется.

– Вы во многом абсолютно уверены, так? Вас послушать, так я стану президентом АЗИ. – Он подождал возражений Алессандро, но тот молчал. – Буду жить в большом доме с множеством кожаных книг…

– В кожаных переплетах.

– В кожаных переплетах. Летом плавать на собственной яхте в Швейцарию.

– Откуда?

– С Капри.

Помолчав, Алессандро сказал:

– Я собирался высмеять тебя, но Рона сначала впадает в Женевское озеро, а потом вытекает из него. Так все может быть.

– А почему бы не просто приплыть туда по морю? – спросил Николо.

– Невозможно. У Швейцарии выхода к морю нет, но тамошние озера с морем связаны. Может, доберешься и до Невшательского. Такие идеи мелькают в географических журналах.

– Это все для богачей.

– Да. Географические журналы многое предлагают богатым. Классовое различие людей в том, что огромное большинство помнит юность, как свое лучшее время, и только ничтожная часть, избежав нарастающих жизненных тягот, находит кое-что получше в более зрелом возрасте.