Роб не пошел смотреть утопление. Вместо этого он отправился на причал Бостока — узнать, что стало с тем невольником, которому он ампутировал ступню. Человека этого нигде было не видно, а нелюбезный надсмотрщик лишь сообщил, что раба услали из Лондона в другое место. Роб весьма опасался за него, понимая, что сама жизнь раба всегда зависит от того, способен ли он трудиться. На пристани он увидел и другого раба, спина которого была исполосована плетью до крови, и следы ударов глубоко отпечатались на теле. Вернувшись к себе, Роб приготовил целебную мазь из козьего жира, свиного сала, растительного масла, ладана и окиси меди. Потом снова пошел на причал и смазал лекарством воспаленную спину раба.

— Эй, что тут, черт возьми, происходит?

На них стремительно надвигался надзиратель, и раб убежал прочь, хотя Роб еще не закончил обрабатывать его раны.

— Этот причал принадлежит мастеру Бостоку. Ему известно, что вы здесь?

— Вот это совершенно не важно.

Надзиратель сверкнул глазами, но дальше спорить не посмел, а Роб рад был убраться с причала Бостока без дальнейших неприятностей.

К нему приходили и денежные пациенты. Одну бледную даму, беспрерывно рыдавшую, он вылечил от поноса, давая ей кипяченое коровье молоко. Обратился к нему один процветающий корабел — куртка у него промокла от крови, потому что на запястье была глубокая рана и кисть наполовину отделилась от предплечья. Человек этот охотно признал, что сам поранился ножом — находясь изрядно под хмельком, пытался было свести счеты с жизнью.

Он едва и не расстался с нею, остановившись у самой кости. Проводя вскрытия в морге маристана, Роб выяснил, что артерия в запястье проходит как раз возле кости. Будь порез на волосок глубже, этот человек вполне удовлетворил бы свое пьяное желание умереть. Но ограничилось все тем, что он перерезал сухожилия, направлявшие движения большого и указательного пальцев. Роб зашил и перевязал рану, но эти пальцы остались неподвижными и нечувствительными.

— Смогу ли я снова двигать ими?

— Это уж как Бог положит. Вы неплохо поработали; если попробуете снова, думаю, вы себя убьете. А из этого следует: хотите жить, оставьте крепкие напитки.

Роб опасался, что этот человек может повторить свою попытку.

Стоявшее на дворе время года требовало запасов слабительного, ибо всю зиму люди были лишены зелени, а потому Роб приготовил настойку ревеня. Через неделю все его запасы вышли.

Лечил он человека, которого осел укусил в шею, вскрыл уйму чирьев, вправил вывихнутую кисть, срастил сломанный палец. Как-то среди ночи перепуганная женщина позвала его в дом по улице Темзы, но довольно далеко — в те края, которые сам Роб считал «ничейной землей», как раз посередине между его жилищем и домом Ханна. Оно бы и лучше было, обратись она к Ханну, потому что муж ее заболел не на шутку. Он был конюхом в конюшнях Торна и дня три назад порезал большой палец, а сегодня слег с болями в пояснице. Челюсти у него были плотно сомкнуты, на губах выступила пена, едва пробивающаяся сквозь стиснутые зубы, а все тело напоминало согнутый лук: он приподнял поясницу и лежал, опираясь на пятки и затылок. Роб раньше не видел таких больных сам, но знал по описаниям в трудах Ибн Сины. Это был столбняк, или спинной спазм. Как его лечить, никто не знал, и пациент умер еще до наступления утра.

После выступления в Лицее у Роба остался неприятный осадок. В первый понедельник марта он заставил себя посетить очередное собрание в качестве безмолвного зрителя, но ошибка уже была допущена и он увидел, что на него все смотрят как на глупого хвастуна, который склонен предаваться нелепым фантазиям. Одни насмешливо улыбались ему, другие смотрели холодно. Обри Руфус не пригласил его в свою компанию, а когда их взгляды встретились, отвел глаза. Роб присел за стол с незнакомыми людьми, которые избегали к нему обращаться.

Нынешний доклад касался переломов плеча, предплечья и ребер, а также вывихов челюсти, плеча и локтя. Докладывал толстенький коротышка, именем Тайлер, и это был жалкий доклад, изобилующий столь многими ошибками как фактическими, так и касающимися способов лечения, что костоправ Джалал пришел бы от него в великий гнев. Роб только сидел и молчал.

Когда докладчик окончил речь, беседа перешла на утопление ведьмы.

— Поймают еще и других, попомните мои слова, — сказал Сарджент. — Ведьмы же занимаются своим ремеслом не в одиночку. А мы, осматривая людские тела, должны примечать дьявольские отметины и сообщать о них.

— Мы должны постараться вести себя выше всякой критики, — задумчиво проговорил Драйфилд, — ибо многие считают, что лекари близки по ремеслу к ведьмам. Приходилось слышать, что такой лекарь-ведун может вызвать у больного пену на губах и заставить того застыть, как мертвого.

Роб с тревогой подумал о конюхе, который заболел столбняком, но пока что к Робу никто не приставал и никто ни в чем не обвинял.

— А чем еще отличается мужчина-ведун? — поинтересовался Ханн.

— Они выглядят как самые обычные люди, — ответил ему Драйфилд, — хотя некоторые утверждают, что они обрезают себе член на манер язычников.

У Роба от страха съежилась его собственная мошонка. При первой же возможности он покинул собрание, зная, что уже не вернется сюда: опасно бывать в таком месте, где жизнь может повиснуть на волоске, случись кому-нибудь из коллег понаблюдать за ним, когда он освобождается от скопившейся жидкости.

Пусть в Лицее он испытал разочарование и подмочил свою репутацию, говорил себе Роб, у него остаются работа и крепкое здоровье.

Но на следующее утро в дом на улице Темзы явился Томас Гуд, тот самый рыжеволосый соглядатай, в сопровождении двух вооруженных людей.

— Чем могу служить? — холодно поинтересовался Роб.

— Мы трое, — ухмыльнулся Гуд, — судебные исполнители при епископе.

— И что же? — спросил Роб, хотя уже все понял.

Гуду доставило удовольствие харкнуть и сплюнуть на чистый пол в доме лекаря.

— Мы пришли, дабы взять тебя под стражу, Роберт Джереми Коль, и предать суду Божию.

— Куда вы меня ведете? — спросил Роб, когда они уже шли по улице.

— Суд состоится в Южном приделе церкви Святого Павла.

— А в чем состоит обвинение?

Гуд вместо ответа только пожал плечами и покачал головой.

Добрались до церкви святого Павла, Роба провели в комнатку, где было много ожидавших своей очереди. У дверей стояли стражники.

У Роба возникло такое чувство, будто все это с ним уже происходило раньше. Все утро в неизвестности, на жесткой скамье, слушая бормотание людей в монашеских одеяниях — он словно вернулся в царство имама Кандраси, разве что на этот раз он не был лекарем при шариатском суде. Сам он ощущал себя человеком, ведущим жизнь праведную, как никогда ранее, однако в глазах служителей церкви он был не менее виновен, чем все прочие, призванные в тот день на суд.