Но он ведь не ведьма!

Роб возблагодарил Бога за то, что Мэри с детьми сейчас не с ним. Хотел было попросить разрешения пойти в часовню, помолиться, но знал, что не получит на это позволения, поэтому беззвучно помолился прямо здесь. Попросил Бога оградить его от зашивания в мешок вместе с петухом, змеей и камнем, от того, чтобы быть брошенным в глубокие воды.

Тревожило его и то, каких свидетелей могут призвать: вызвали ли тех лекарей, которые слышали, что он заглядывал внутрь человеческих тел, или ту женщину, которая видела, как он лечил ее мужа, а тот застыл и на губах его выступила пена. Или же этого грязного негодяя Ханна — тот способен выдумать все, что угодно, лишь бы выставить Роба ведуном и тем избавиться от него.

Но знал он и другое: если судьи уже пришли к определенному решению, свидетели им вообще ни к чему. Его разденут, увидят обрезание, а потом станут осматривать, пока не решат, что нашли метку дьявола. Несомненно, для получения признаний у них не меньший арсенал средств, чем у имама Кандраси.

Боже правый…

Времени для размышлений у Роба было предостаточно, и страх его все рос и рос. После полудня его вызвали пред очи церковного начальства. В массивном дубовом кресле восседал пожилой косоглазый епископ, облаченный в полинявший коричневый шерстяной стихарь, епитрахиль и ризу. Из разговоров в передней Роб узнал, что это Эльфсиг — ординарий[212]церкви Святого Павла, не ведающий милосердия при назначении наказаний. Справа от епископа помещались два священника средних лет, в черных облачениях, а слева — молодой монах-бенедиктинец в рясе темно-серого цвета.

Служитель поднес Священное Писание, Робу велели поцеловать крест и принести на Писании клятву давать только правдивые показания. Начиналась обычная процедура.

— Назови свое имя! — Эльфсиг сверлил Роба глазами.

— Роберт Джереми Коль, ваше преосвященство.

— Где проживаешь, каков род занятий?

— Я лекарь с улицы Темзы.

Епископ кивнул одному из священников, сидевших по правую руку.

— Совершили ли вы в двадцать пятый день декабря минувшего года, вместе с неким евреем, нападение без всякого повода на мастера Эдгара Бурстана и господина Вильяма Симеона, свободнорожденных лондонцев, христиан прихода святого Олафа?

На миг Роб был озадачен, но затем почувствовал огромное облегчение — он понял, что его обвиняют не в колдовстве. Моряки донесли, что он заступился за еврея! Невелико преступление, даже если его за это и осудят.

— Вместе с евреем из Нормандии, именем Давид бен Аарон, — уточнил епископ, отчаянно моргая. Должно быть, видел он совсем уже плохо.

— Доселе я ни разу не слыхивал ни имени этого еврея, ни имен жалобщиков. Но матросы сообщили вам неправдивые сведения. Именно они совершенно несправедливо, как разбойники, напали на этого еврея. Потому-то я и вмешался.

— Вы христианин?

— Я крещен.

— Вы постоянно посещаете службы?

— Нет, ваше преосвященство.

Епископ презрительно хмыкнул и с мрачным видом кивнул.

— Введите свидетеля, готового дать показания под присягой, — велел он серому монаху.

Стоило Робу увидеть свидетеля — и чувства облегчения как не бывало.

Чарльз Босток надел по такому поводу богатый наряд, шею украшала тяжелая золотая цепь, а на пальце сверкал большой перстень с печаткой. Отвечая на обычные вступительные вопросы, он поведал суду, что был возведен королем Гартакнутом в достоинство тэна — награда за совершенные им три опасных путешествия по торговым делам. Еще он был почетным каноником церкви святого Петра. Члены церковного суда отнеслись к нему с надлежащим почтением.

— Позвольте спросить, мастер Босток, известен ли вам этот человек?

— Это Иессей бен Беньямин, лекарь-еврей, — заявил Босток, не задумываясь.

Епископ уставился на купца подслеповатыми глазами.

— Вы уверены в том, что касается его еврейского исповедания?

— Ваше преосвященство, четыре-пять лет тому назад я путешествовал по Византийскому патриархату, закупая товары и выполняя поручение его святейшества Папы Римского. В городе Исфагане услышал я об одной женщине-христианке, которая оказалась в Персии в совершенном одиночестве по смерти своего отца-шотландца и вышла затем замуж за еврея. Получив от них приглашение прийти в гости, я не стал противиться желанию побывать в их доме и самолично удостовериться в справедливости слухов. Там я — к своему огорчению и отвращению — убедился в том, что слухи не лгали. Она истинно была женой этого человека.

— Уверены ли вы, благородный тэн, что это тот самый человек? — впервые подал голос монах.

— Вполне уверен, святой брат. Несколько недель назад он появился на моей пристани и пытался содрать с меня немалый куш за то, что искалечил одного из моих невольников, платить я, разумеется, отказался. А увидев его лицо, я сразу понял, что где-то видел его раньше. Стал вспоминать и наконец вспомнил. Он и есть тот самый еврей из Исфагана, ни малейших сомнений. Развратитель христианок. Тогда, в Персии, христианка уже успела родить одного ребенка от этого еврея и затяжелела от него вновь.

Епископ подался вперед:

— Напоминаю о принесенной торжественной клятве. Каково же твое подлинное имя, господин?

— Роберт Джереми Коль.

— Этот еврей лжет, — откликнулся Босток.

— Мастер купец, — вмешался монах, — вы видели его в Персии только один раз?

— Да, то был единственный раз, — нехотя признал Босток.

— И вы с тех пор не видели его на протяжении пяти лет?

— Скорее четырех, чем пяти. Но в остальном это так.

— И все же уверены, что это он?

— Уверен. Говорю же вам, у меня нет ни малейших сомнений.

— Вот и хорошо, тэн Босток, — кивнул ему епископ. — Примите нашу благодарность.

Пока купца провожали из зала суда, церковники не сводили глаз с Роба, а он всеми силами старался сохранить спокойный вид.

— Если ты действительно свободнорожденный христианин, то не кажется ли тебе странным, — сухо вопросил епископ, — что ты оказался перед нашим судом по двум отдельным обвинениям, причем одно касается того, что ты помогал некоему еврею, а второе связано с тем, что ты и сам являешься евреем?

— Меня зовут Роберт Джереми Коль. Крещен я был в полумиле отсюда, в церкви Святого Ботульфа. В церковную книгу вписано мое имя. Отца моего звали Натанаэлем, он был подмастерьем в лондонском цехе плотников. Похоронен он на кладбище при церкви Святого Ботульфа, как и моя мать, Агнесса, которая при жизни была портнихой и вышивальщицей.