Дым снова взметнулся веером и скрыл ее, а когда рассеялся, женской фигуры словно и не бывало.

Мои догадки, что зулусы, пораженные увиденным зрелищем, не захотят иного руководства свыше и выберут войну, не оправдались. Оказывается, среди присутствующих был еще один, всеми уважаемый знахарь, и он жутко завидовал Зикали, ведь тот затеял такое, о чем он и помыслить не смел. Он вскочил и заявил, что все увиденное и услышанное ими на самом деле всего лишь ловкий трюк, заранее подготовленный Зикали и его сообщниками. Голоса, мол, шли отовсюду, где они притаились, а порой хитрец и сам говорил на разные лады. А видение, по словам этого знахаря, вовсе не дух, а обыкновенная женщина, в доказательство он припомнил некоторые подробности ее фигуры. В итоге знахарь с жаром заявил, что Совет совершит большую глупость, если примет какое-либо решение на основании подобных доказательств или поверит в эти пророчества, ведь правдивы они или ложны, мы узнаем еще не скоро.

Разгорелся ожесточенный спор. Сторонники войны верили в подлинность призрака, а сторонники мира твердили о ловком обмане. Обе стороны стояли на своем, не желая уступать друг другу. Зикали сидел неподвижно, точно каменное изваяние, и не отвечал ни на какие вопросы.

– Неужели мы до рассвета будем тут сидеть и ничего не высидим? – наконец сказал король. – Макумазан единственный, кто знает правду. Хоть он и отрицает свою любовь к Мамине, я сам видел, как она целовала его перед тем, как покончить собой. Поэтому он наверняка знает, Мамина та женщина или нет, ведь есть такое, о чем мужчина помнит всю жизнь. Поэтому мы спросим его и тогда составим свое собственное мнение.

Предложенный вариант, суливший, как им казалось, выход из тупика, все единодушно одобрили.

– Будь по-твоему! – воскликнули они в один голос.

Меня тут же привели и усадили на стул перед Советом, спиной к костру, дабы Зикали «не пустил в ход свои чары».

– Итак, Бодрствующий в ночи, – начал Кечвайо, – хоть ты и солгал нам однажды, мы не станем придавать этому значения, такие дела мужчины и женщины всегда скрывают, и об этом всякий знает. Все же мы по-прежнему верим в твою честность, ведь многие годы ты не изменял ей. Просим тебя, ответь по совести на простой вопрос: женщина предстала сейчас перед нами или дух? И если дух, принадлежит ли он Мамине, красивой ведьме, которая умерла неподалеку четверть века назад? Ведь ты любил ее или она любила тебя, впрочем, без разницы, поскольку мужчина всегда любит влюбленную в него женщину, по крайней мере, ему так кажется.

Немного подумав, я ответил, стараясь быть как можно честнее:

– Король и Совет, не знаю, дух мы все видели или живое существо, поскольку я не верю в мир призраков, а в их возвращение к нам с некой миссией и подавно. Думаю, что это все-таки была обычная женщина. А может статься, она всего лишь искусная подделка, созданная умелой рукой Зикали. Вот, пожалуй, и все, что я могу ответить на первый вопрос. Далее, та ли это женщина, дух или образ той, кого я много лет назад встретил в Зулуленде? Король и Совет, скажу лишь одно: она на нее очень похожа. Порой юные красавицы одного возраста и цвета кожи ничем не отличаются друг от друга, а тем паче при тусклом свете луны и с дымовой завесой от костра в придачу. К тому же память играет с нами злую шутку, когда мы стараемся припомнить черты того, кто умер более двадцати лет назад. Вообще же, голос, бусы и украшения как будто мне знакомы, и она повторила слова умершей, которые, как мне казалось, никто, кроме меня, не слышал. А еще она передала странное послание от умершего друга, где он ссылается на подробности, известные лишь нам двоим. Однако Зикали очень умен, он мог каким-то неведомым мне способом узнать обо всем и кого-то научить. Король и Совет, по-моему, мы видели не дух Мамины, а похожую на нее женщину, которая оказалась хорошей ученицей. Больше мне сказать нечего, и оставьте свои вопросы о Мамине, ибо я сыт по горло этими разговорами.

Вдруг Зикали очнулся, будто с него спало оцепенение, взглянул на присутствующих и мрачно произнес:

– Удивительно, как это мудрецы всегда первыми попадают в ловушку. Ночью они глядят на звезды и забывают о яме, вырытой ими утром. Ха-ха-ха!

Спор разгорелся с новой силой. Сторонники мира ликовали; по их мнению, раз я не верю в призрака, стало быть, он чистой воды обман, а кому ж, как не мне, белому человеку, знать в этом толк. В свою очередь, сторонники войны заявляли, будто это я сам обманываю их ради собственной выгоды, поскольку не желаю, чтобы зулусы одержали верх над моим народом. Началась неистовая перепалка, я даже опасался, как бы они не затеяли драку или, того хуже, не напали на меня и Зикали, который тем временем беззаботно глядел на луну. Наконец, водворяя тишину, Кечвайо прикрикнул на них и сплюнул, как делал всякий раз, когда сердился.

– А ну тихо все! – крикнул он. – Не то кое-кто из вас обретет вечный покой, тогда и взаимные упреки иссякнут. – Затем он обратился к Зикали: – Открыватель, некоторые мои советники считают тебя всего лишь старым плутом. Правда это или нет, не знаю. Мы требуем от тебя знамения, в котором уже никто не усомнится, а я наконец смогу принять окончательное решение, миру быть или войне. Дай нам знак или убирайся туда, откуда пришел, и больше не смей показываться в Улунди.

– Какой же им надобен знак, сын Панды? – покорно спросил Зикали. – Пускай они договорятся и скажут поскорее, поскольку я устал и хочу спать. Только, если смогу, я дам им желаемое знамение, а не смогу, вернусь в свою хижину, и никогда больше нога моя не ступит на землю Улунди. Не желаю слушать пустую болтовню глупцов, она подобна тому, как воды свирепствуют вокруг камня и еще ни разу не сдвинули его с места, ибо всегда делятся на два потока.

Советники переглянулись, никто не мог придумать, какое попросить знамение.

– О король, – заговорил старик Сигананда, – все знают, что у твоего пращура Чаки было укороченное копье с рукоятью из красного дерева, вдоволь испившее крови многих врагов. Именно с ним его слуга Мбопа, покинувший страну после смерти Дингаана, набросился на своего короля во владении Дугуза, а куда оно делось потом, никто не знает. Одни поговаривают, будто Чаку похоронили вместе с ним, другие, – что его украл Мбопа, а, по словам третьих, его сожгли Дингаан и Умлангаан. Однако до сей поры в народе, будто ветер над землей, гуляет предание о том, как однажды копье Чаки упадет с небес к ногам правящего короля, и тогда зулусы одержат победу в последней великой битве, о которой узнает весь мир. Так пускай же Открыватель явит нам этот знак, и я этим удовлетворюсь.

– Узнаешь ли ты это копье, если оно упадет? – спросил Кечвайо.

– О король, я часто держал его в руках и непременно узнаю. Край его рукояти весь в следах от зубов, в приступе гнева Чака кусал его, а на расстоянии большого пальца от наконечника есть черная метка, поставленная раскаленным железом. Однажды Чака поспорил с одним из своих капитанов о том, кто с десяти шагов глубже вонзит копье в тело вождя, приговоренного королем к смерти. Первым бросал капитан – я при этом присутствовал, – и копье вошло в тело до этой самой метки, сделанной самим Чакой. Настала очередь короля, он метнул копье, и оно прошило тело вождя насквозь, и тот, умирая, вскричал, что однажды сердце Чаки тоже будет пронзено, – так, собственно говоря, и случилось.