— Проворонили, ваше благородие, сопочки-то? Ась?

— Мнится мне, государь, что ихние ядра едва ли до нас достигнут.

Дистанция, на мой взгляд, с двух дальних сопок более полутора верст.

— Навряд, Горбатов… Ось попробуем!

Пугачёв живо сбежал по ступенькам сторожевой вышки и приблизился к Павлу Носову:

— А ну-ка, стар человек, плюнь горяченьким! Эвот, эвот в ту сопочку, в толпишку.

Пушкари, в натуг работая, повернули забитую ядром пушку, Носов направил дуло, куда надо, Пугачёв проверил, сказал: «Так» и звонко крикнул:

— Горбатов! Присмотрись в трубу.

Пушка грохнула, откатилась на лафете, клуб порохового дыма задумчиво остановился на момент в воздухе и стал вздыматься вверх. С вышки Горбатов ответил:

— Недолет, ваше величество! Сажен с сотню не донесло…

— Чуть покруче надобно, — виновато сказал Павел Носов.

— Держи так, — возразил Пугачёв, наведя пушку. — Трохи-трохи пороху поболе всыпь.

Второе ядро угодило прямо в цель. Простым глазом видно было, как люди на увале прянули во все стороны, а Горбатов с вышки закричал:

— Пушка вверх колесами!.. Двое по снегу ползут… Третий — замертво!

— Спасибо, Носов! — весело бросил Пугачёв.

Растроганный Носов тихо, чтоб никто не слыхал, пробубнил в ответ:

— Видать, ваше величество, Емельян Иваныч, уроки-то мои в прусском походе впрок тебе сгодились: знатный бы бомбардир из тебя вышел, кабы не эта затея твоя…

Пугачёв подмигнул ему и побежал к Горбатову на вышку.

Канонада с обеих сторон длилась больше трех часов. Изредка попадавшие в крепость ядра особого вреда не причиняли. Но вот с воем прилетела пущенная с высокой сопки бомба, из нее торчал короткий хвост дымящегося запала, она врезалась в дальний угол крепости и тотчас там разорвалась, ранив казака и покалечив лошадь. Вторая бомба ударила в людное место, зарылась в снег и зашипела. Ближние прянули в сторону. Увешанный кривыми ножами, Идыркей выхватил шипевшую бомбу из снега и, пробежав шагов пять, спустил её в чан с питьевой водой. Оцепеневшие на миг люди заорали: «Ура!»

И Пугачёв с вышки крикнул: «Молодчага, Идорка!.. Благодарствую!»

Идыркей всей грудью выдохнул — ууух! — сдернул лохматую шапку, отер рукавом азяма толстое вспотевшее лицо с подстриженной бородкой и, пошатываясь, заковылял в толпу.

2

Голицын приказал Фрейману начать наступление на правый фланг врага, Фрейман двинулся вперед.

Пугачёв велел распахнуть ворота, затем скомандовал атаману Арапову взять батальон пехоты с тремя сотнями оренбургских казаков и сделать вылазку за пределы крепости.

Слыша эту команду, многие из боевых частей закричали, устремляя глаза на вышку к государю, потрясая пиками, дубинками, взмахивая, шапками:

— Нас, нас!.. Батюшка, нас пошли!..

— Надежа-государь! Нас спосылай… Застоялись мы… Погреться охота!

— Давай, бачка! — выкрикивали из башкирской толпы. — Адя, адя, бачка!.. Тудой сюдой…

Пугачёв довольным голосом гремел с вышки:

— Каждому свой черед, детушки! Дожидайте зову моего императорского.

В крепости горели яркие костры. Бегали две собачонки — они рады были многолюдству: им перепадали вкусные куски, они нажрались до отвалу.

Крестьяне у костров переобувались, сушили прелые онучи, попыхивали трубками, на их загорелых лицах то робость, то отвага, то отчаяние: многие из них порох нюхают впервые. Башкиры с татарами рвут белыми зубами вяленое мясо, тарань, лепешки, — кабы не война, самое время обедать. Крестьяне и парни из местных жителей без перерыва подтаскивают к батареям заряды. Над крепостью плавает сизоватый с прожелтью, пахнущий тухлятинкой дымок от пушечной пальбы.

В темно-зеленом чекмене, в рысьих, вверх шерстью, сапогах стоял перед Пугачёвым Илья Арапов — храбрец и забулдыга, недавний покоритель Самары.

Лицо у него огрубевшее, чернобородое, длинный нос навис на густые усы, глаза горят задором. Напутствуя своего верного вояку, Пугачёв приказал:

— Вот что, атаман! Прихвати-ка с собой с полдюжинки пушек! — И, обращаясь к Горбатову:

— Так ли, ваше благородие?

— Правильно, ваше велиство… Дозвольте мне с седьмой…

— Вали!

Все семь пушек потащились к пригорку, выбранному Горбатовым. Орудия везли лошади, в трудных местах их подхватывали люди: кругом убродные снега, путь был неспособен. Заскрипели, распахнулись кованные железом крепостные ворота. На волю из ворот выходил в строю батальон пехоты с белыми повязками на рукавах, выезжали оренбургские казаки в лихо заломленных шапках. Низкорослые, но сытые, лошаденки, частокол высоких пик, бороды, бороды, выпущенные из-под лохматых шапок чубы.

В крепости, как в огромном улье, многоголосый говор сливается в общий глухой гул, будто в обширной осиновой роще при порывах ветра. И, как большой шмель среди пчел, рокочет всюду слышный голос Пустобаева. Народ пока что держит себя вольно: кто лежит у костра, кто дуется в карты, в «носки», кто бродит возле своей части.

— Ну, барабаны-палки!.. Только держитесь таперь! Ни кто да нибудь, а генералы противу нас прут, барабаны-палки! — говорит седоусый беззубый солдат старому гренадеру Фаддею Киселеву, который грел в котелке воду (чтоб хлебнуть с сухарями горяченького). — Ну да как не то выдюжим, барабаны-палки! Ведь у нас, мотри, крепость, да вал водой улит, на него и кошке не залезть.

— С нами бог, выдюжим, дядя Сидор! — отзывается Киселев, подбрасывая в кипящий котелок толченой черемухи. — А ежели и не выдюжим, так нам, брат-старина, все едино жить-то уж недолго… Не зря, чай, головы кладем… А вот своего барина-то молодого, офицерика Шванвича, не довелось сманить с собой. Больным сказался…

— А Горбатов-то офицер, видал, барабаны-палки? Прямо сокол!..

— Ого!.. Горбатов совсем другого смыслу господин. Мы с ним вместях живем, с ним да со Шванвичем… Ну, Горбатов-то, чуешь, сам передался батюшке…

— Знаю, барабаны-палки…

— Стой-ка, ужо!.. Чегой-то государь шумит…

— Детуш-шки! — покрывая гул толпы, гремел голос Пугачёва. — Приготовься-ка сотенка заводских! Да полсотни илецких!..

В крепости зашевелились.

Меж тем умело выставленные Горбатовым на двух взлобках семь пушек открыли по наступающим огонь картечью. А конные и пешие Пугачёвцы, выбравшись из крепости и пройдя версты две, устремились рассыпным строем в контратаку. Два наступавших батальона генерала Фреймана едва сдерживали бурный натиск одного батальона Пугачёвцев.

— Братцы! Солдаты! — в разных местах взывали Пугачёвцы, врезаясь в серые ряды солдат. — Что вы делаете? Своих братьев-крестьян убивать идёте?