У крестьян пошли в ход топоры, вилы-тройчатки, железные дубинки.

Башкирцы работали с коней саблями и копьями. Солдаты разили их штыками.

Небольшую кучку пожилых крестьян пехотинцы оттеснили от общей схватки, загнали в сугроб. Крестьяне были безоружны: они в драке потеряли даже шапки с рукавицами. Стоя выше пояса в снегу, они ненавистно смотрели в глаза солдат. Лысый благообразный старик кидал в сторону остановившихся в смущении голицынцев:

— Бога вы забыли, подлецы!.. Глянь, сколь народу-то положили, каиновы дети!.. Ну, убивайте, убивайте и нас!.. — по щекам, по бороде старика градом катились слезы, он перхал, горбился, отсмаркивался в снег.

— Замолчь! — орали солдаты, замахиваясь штыками.

— Мы царю-батюшке помогать набежали. Он, крестьянский заступник, супротив бар идёт… — не унимались мужики. — А вы что, баре, что ли, сукины вы дети?!

Старый солдат с косичкой гаркнул на крестьян:

— А ну вас в дыру!.. Из-за вас вся мутня! Айда в полон!..

— Подь ты к кобыле с полоном-то! — заголосили крестьяне в обиде и злобе. — Краше нам сдохнуть. Бей!

Из крепости пушечная пальба почти смолкла, ядра там были на исходе, но по всему полю гремел гром битвы — крики «ура», разрозненные ружейные и пистолетные выстрелы, исступленное гиканье, визг, стоны, ожесточенная ругань, ржание коней.

3

Три последние сотни яицких казаков двинулись в бой. Впереди, выхватив саблю, — сам Пугачёв; возле него серое знамя с восьмиконечным белым крестом. Знамя, как легкое облако, гонимое вихрем битвы, проплывало над полем; под знаменем, подобно вспугнутому орлу, носился на сером скакуне Пугачёв. Рядом с ним, не отставая от него, — атаман Овчинников, позади — двадцать всадников-богатырей, личная охрана государя, или, как их называл Пугачёв, «черные гусары». Среди них огромный бородатый старик — Пустобаев.

Емельян Иваныч, всюду выкрикивая слова воодушевления, видел, что армия его, невзирая на всю свою отвагу, отходит к стенам крепости. Он знал, что многие из его воинства имели против вражеских ружей — топоры, против пистолетов и сабель — кулаки да палки. А когда враг докатится до крепости на пушечный выстрел, у него, Пугачёва, пожалуй, не будет ни пороху, ни ядер.

Меж высоко вскинутыми бровями Емельяна Иваныча врубилась складка, и мучительно сжимается, не переставая ноет сердце.

Все притомились — люди и лошади, Пугачёвцы и голицынцы; притомилось, устало и солнце; закрывшись тучей, оно склонялось к горизонту.

Ведущий наступление генерал Мансуров предпринял коварный шаг: два эскадрона он послал на илецкую дорогу, двум сотням чугуевских казаков и двум эскадронам бахмутских гусар приказал занять большой оренбургский тракт, дабы отрезать Пугачёвцам отступление. В напутствие своему отряду генерал Мансуров сказал:

— Ежели вам этот маневр удастся, Пугачёву вживе не уйти от нас.

Гусары и чугуевцы начали не спеша огибать городок и крепость, но глубокие сугробы препятствовали их действиям.

Овчинников, заметив это движение врага, тревожно сказал Пугачёву:

— Видишь, батюшка?

— Вижу, — ответил Пугачёв и тяжко, рывком, вздохнул. — Что делать, Афанасьич?

— Нам воевать, а тебе скрываться, батюшка! А то, не дай боже, как бы в лапы тебе к ним не угодить. Я навстречь им кину сотенки полторы яицких да толпишку башкирскую, пускай задержат ворога на часок. А покамест дорога свободна, батюшка…

— Как можно, Афанасьич, — насупясь, прервал его Пугачёв. — На то нет моего согласия, чтобы спокинуть армию…

— Не перечь, твое величество! — взбросив голову, уже сердито проговорил Овчинников. — Не перечь! Худого советовать не стану.

Пугачёв ударил себя в грудь:

— Да лучше я лютую смерть приму, чем народ спокину!

— Брось, батюшка! Беги, пока не поздно!

— Сам беги!

— Нас-то таких много, а ты — царь! Пожалей себя и нас.

— Себя мне не жалко!

— Дело пожалей.

От сильного душевного смятения в лице Емельяна Иваныча подергивались мускулы и непроизвольно взмигивал правый глаз.

Умысел генерала Мансурова подметили и многие из Пугачёвцев. По два, по три, а то и в одиночку, они скакали на конях, бежали пешими с разных мест к государеву знамени.

— Батюшка, втикай! — задышливо кричали люди, указывая на пробиравшихся к дорогам мансуровских всадников. — Глянь, дорога-то! Уходи, отец наш!

И вот толпа набежавших людей окружила Пугачёва.

— Скрывайся, батюшка! Сохраняй себя, государь великий!

И к Овчинникову:

— Уйми, атаман, дьяволов-то, не лезли бы на дороги!

— А нешто не видите? — И атаман Овчинников махнул с коня рукой в сторону спешившего напересек мансуровцам отряда яицких казаков и башкирцев. Впереди скакал на рыжей лошади атаман Арапов.

— Детушки! — во всю грудь взголосил Пугачёв. — У меня умысел был положен: либо побить всех изменников, либо с народом смерть принять.

— Ой, што ты, што ты! Тебе ли погибать?! — закричали в народе, — не сироти нас.

Пугачёв опустил голову.

— Ин будь по-вашему, — проговорил он глухо. — Поспешайте же и вы всяк в свое место!

Когда народ отхлынул, Пугачёв обратился к Овчинникову:

— Прощай, Афанасьич! И вот что: коль скоро катькины войска будут наступать с горячностью, доразу и ты втикай… всем гамузом. Да в крепость запирайтесь, там и стойте до последа!..

Они обнялись и, под несмолкаемые шумы сражения, расцеловались.

Битва шла теперь все более убыстряющимся потоком. Овчинников предвидел скорую развязку. Он приказал распахнуть крепостные ворота, и ближайшие к валу Пугачёвцы уже начали втягиваться в крепость, другие же отхлынули к городским постройкам.

…По дороге к Оренбургу скакали во весь опор всадники. С Пугачёвым ехали: Почиталин, Коновалов, шурин Пугачёва — Кузнецов, ослабевший в бою старик Витошнов, Пустобаев, Ермилка и незаметно примазавшийся Григорий Бородин. Вслед им мчалась полусотня чугуевцев, гикая и стреляя. Одна пуля на излете угодила в плечо Пугачёву, но под его чекменем надет железный башкирский панцырь. Бородач Пустобаев, видя, что Пугачёв схватился за плечо, зычно крикнул ему:

— Батюшка, скачи! А мы чуток отстанем да острастку ворогу дадим.

Пугачёв ударил коня плетью, а сопровождавшие его приостановились и, укрывшись за деревьями, приготовились к защите. Но притомившаяся, на измученных лошадях, погоня преследование прекратила. Чугуевцы повернули назад, а пятеро из них, подняв ружья кверху и звонко голося, устремились к выехавшим на дорогу Пугачёвцам.

— Не стреляйте! — голосили они. — Мы с поклоном к государю.