Ефремовские поиски красоты как наиболее яркого выражения его антропологического интереса фактически являются поисками нуль-пространства для эстетики. Между безднами фотографического реализма, ничего не отражающего, сухого, бездушного позитивизма, и расплывающимися надуманными категориями постмодерна — как найти эту меру? Она непостоянна, скользит, как лунный луч на поверхности моря. В слове не найти меру конкретного действия. Философский анализ помогает понять общее, а для перекодирования его на язык поступка и выстраивания судьбы необходима сердечная интуиция. Мудрость.

Неизбежно с красотой связано чувство любви.

Дремучее невежество в этой области нынче столь велико, что впору вести речь о гигантской гуманитарной катастрофе. При этом отнюдь не стоит идеализировать старшие поколения. Из хорошего вдруг, откуда ни возьмись, плохое не появляется. Всему есть основания, причины. Важно понимать их, чтобы осознанно менять следствия. «Карму сознательно исправляет для себя мудрец» — так сказал Витаркананда. Но карма планеты довлеет над ним, и её исправление — общее дело землян.

Сейчас нам с детства навязывают мысль, рождённую в недрах западной цивилизации и концептуально выраженную в романтизме: любовь, во-первых, слепа; во-вторых, отчуждена от человека — в том смысле, что она человеку не помогает, а мешает, приводит его к жизненным катастрофам, поэтому зачастую её необходимо преодолевать. Она эгоистична. В школьной литературе гениальными произведениями о любви чаще всего называют цикл рассказов Бунина «Тёмные аллеи» и купринский «Гранатовый браслет». В них — торжество тёмных страстей, перверсий, слепых и катастрофических привязанностей, ведущих к смерти.

Вечно так продолжаться не может, должен быть перейдён рубеж, когда произойдёт интеграция современного рассыпанного человека в целостное «Я», и оно будет связано со всеми слоями собственной психики, открыто миру. Ефремовское понимание любви концептуально противостоит инерции инфернальной культуры. Любовь — высшее знание и высшая радость. Любовь — свидетель беспредельности.

Как и всё в нашей Вселенной, любовь вырастает вместе с душой человека. Первоначально это тёмная страсть, которая осветляется длительным эволюционным путём, начинает изливать свет, но отражённый, подобно Луне. Тёмная сторона её (выражаемая через ревность) ставится под контроль, после — изживается. Остаётся радость сексуальной страсти. Но высшая любовь находится за пределами страсти как таковой, подобно тому как потенциал человека должен преодолеть инфернальные законы живой природы. Это Солнце, у которого не может быть тени. Выход в любви за пределы биологии в несовершенном мире реализуется через жертву. Таков путь всякого совершенствования: шаг вперёд, девять десятых назад.

В «Часе Быка» устами Вир Норина излагается замечательная идея: никогда нам не выйти в большой космос, пока не допустим внутри себя беспредельность. Мы не поймём беспредельность мира, пока внутри нас конечность, закапсулированность. Мы во внешний мир транслируем свой внутренний опыт. Вир Норин поражает тормансианских учёных, которые убеждены, что эти вещи никак не связаны, что психологические установки учёного — вообще табуированная тема, не подлежащая обсуждению, дескать, это его личное дело, а вот то, что он делает в науке, — это дело общественное, и это они готовы обсуждать.

Здесь видятся корни отношения к науке, корни онтологической диалектики ефремовского будущего. Страсть Запада к «объективности» доводит любое исследование до такой стерильности, что всё живое загибается, разъятое на фрагменты в полной уверенности, что целое есть механическая сумма частей. И это проявляется во всех сторонах жизни.

Каждый миф несёт потенциалы плодотворного воплощения. Но он же ставит и жёсткие блоки на пути познания. Миф античности не мог выйти к идее промышленности, поэтому паровой двигатель, изобретённый в I веке Героном Александрийским, так и остался игрушкой. Миф даосско-конфуцианский не позволял планомерно думать над созданием сопромата — ради огнестрельного оружия. Мезоамериканский миф не позволил просто перебить отряд Кортеса в джунглях — необходимо было прежде взять в плен лошадей и принести их в жертву. Понадобился миф протестантизма, чтобы зажатое в ужасе человеческое сознание заметалось в панике, ища способ заглушить страшнейшую экзистенциальную тоску от разрывов и блоков в структуре бессознательного. И заглушало её в сумасшедшей деятельности, приведшей к промышленной революции и всему современному миру.

В этом диалектика истории, процессы перестройки сознания и структуры ноосферы.

Сейчас иное время и возникают иные, особые требования. Наука 100 лет учится рефлексировать самоё себя. И это не прихоть — это неизбежность, без которой нам не жить. Поэтому современная наука постулирует вещи, невозможные для классической парадигмы. Но наука сама по себе — это абстракция. Есть конкретные люди, которые или проходят испытание переменами, или нет. Исследователь обязан рефлексировать свой миф и пытаться ослабить его воздействие на свои установки. Он их вообще может использовать, как актёр, надевая и снимая. Они ему принадлежат, а не он им. Иначе мы имеем дело с Матрицей, которая захватывает в плен сознание человека и живёт его энергией, словно паразит. Человеку-то это зачем?

Ситуация хорошо описывается концепцией психосинтеза, когда та или иная субличность начинает диктовать высшему «Я» линию поведения. Маркс эти вещи тоже очень хорошо понимал, когда написал, что идеология — ложная форма сознания. Его тоже интересовала чистая практика.[340]

Необходимо рефлексировать горизонты мифа, границы применимости. И одеваться по погоде. Нет субъекта, нет объекта на линии перегиба; Атман есть Брахман…

Связь между Шакти и Тамасом, Инь и Ян, сознанием и подсознанием — зыбкая и неустойчивая. Недаром всем известный восточный символ — дельфинята, которые друг вокруг друга кружатся, — волнообразен. Путь нелинеен. Поэтому даже нуль-пространство нелинейно, скручено, подобно слоям Тамаса и Шакти. Прямой Луч у Ефремова не абсолютен, потому что он не даёт полного выхода за пределы подчинённости законам этого мира. Мыслитель это понимал, поэтому расставлял вехи перспективного исследования.

Между Шакти и Тамасом происходит активный обмен энергиями: стекание энергии в воронки чёрных дыр как осаживание в подсознание опыта жизненного пути, квазары как полные энергии архетипы, побуждающие к действию. Интересно наблюдать, как пограничье в разных системах является порталом в иные реальности.

В Агни Йоге воспроизводящийся на различных уровнях организации материи фрактальный образ спирального кружения и есть внешнее выражение ритма пульсации Космического Магнита — сердца мира и одновременно его источника. У Ефремова Шакти и Тамас тоже закручены в спираль, слоями, на всех уровнях. Тамас тут эквивалент юнговской Тени.

В психологии ЭВР важно преодолеть анимальную, теневую сущность психики — так же как много раньше в «Туманности Андромеды» океаны очищаются от кровожадных хищников. Океан — это не только буквально понятая экосистема. Ефремову целью был прежде всего человек, и его художественные приёмы сообразны цели. Океан — символическое отображение бессознательного.