Он снова ущипнул себя за руку, тайком надеясь, что это всё-таки сон. Не помогло. Осознание того, что он тут, в чужом теле, на войне, про которую он знал преступно мало, окатило, как холодный душ, но он быстро взял себя в руки.

Если попал, то значит, так было нужно. Богу, дьяволу, инопланетянам, неважно кому. Если есть шансы спасти Россию, то он должен приложить все усилия, и никак иначе. Корнилов быстро вернулся за стол, достал пустой листок, оказавшийся телеграфным бланком, взял карандаш. Сначала он решил выписать тех, кому явно не стоит доверять. Так было проще обдумать положение, и карандаш резво запорхал по бумаге.

Керенский, Савинков, Ленин, Чернов, Троцкий, генерал Брусилов, генерал Алексеев… Он споткнулся на очередной фамилии, карандаш порвал тонкую бумагу, и Корнилов смял исписанный бланк в кулаке. Врагов набиралось гораздо больше, чем он мог предположить. И это не считая немцев, австрийцев и турков, с которыми Россия воевала. Их разведка шастала в войсках, как у себя дома, и точно так же на фронте шастали английские, французские, американские агенты под видом атташе, дипломатов, добровольцев и прочих авантюристов. С такими союзниками никаких врагов не надо. Его ненависть к ним вспыхнула с новой силой. Никогда ничего хорошего Россия от них не получала. Германцев, особенно нынешних, можно было хотя бы уважать как достойного противника, а вот союзнички… Ложь, лицемерие и запредельный цинизм сопровождали всё, к чему они прикасались.

И он не сомневался, что всё происходящее — их рук дело. Они всегда хотели смерти нам, России. И, пожалуй, в 1917 году у него гораздо больше шансов уничтожить всех этих ублюдков и выродков, по нелепой случайности или недомыслию императора заключивших сердечный союз с Россией, чтобы больнее ударить в спину.

Глава 2

Коломыя

Многое постепенно прояснялось. Память генерала всплывала какими-то смутными обрывками, ощущениями от того или иного человека или какими-то разрозненными фактами. Порой всплывали имена или даты, но этого пока было недостаточно, чтобы не вызывать подозрений. Придётся играть роль.

Ему за свою партийную и политическую карьеру приходилось играть довольно разные роли, но это всегда были именно его маски, он никогда не прикидывался другим человеком. Но генерал Корнилов слыл человеком весьма молчаливым и хмурым, что весьма упрощало задачу.

Штаб восьмой армии сейчас находился в Коломые, в непосредственной близости от фронта, и с запада то и дело доносились глухие разрывы снарядов. По телеграфу сюда стекались донесения от всех корпусов, и по коридорам штаба туда-сюда сновали ординарцы с пакетами документов. Обстановка напряжённая, нервозная. Многие откровенно паниковали, ещё бы, германцы прорвали фронт. Но Корнилов оставался хладнокровен.

Он пил чай у себя в кабинете, разбираясь с документацией, когда в кабинет вошёл какой-то хлыщ в казачьей черкеске и с лихо закрученными усами. По виду он сразу не понравился новому Корнилову, в каждом движении казака сквозила наглость. Даже в кабинет командующего армией он вошёл без стука, как к себе домой. Корнилов поднял на него тяжёлый взгляд.

— Ваше Превосходительство! Речь подготовлена, — преисполненный гордости, произнёс казак, протягивая генералу какой-то листок.

Василий Завойко, ординарец. Узнавание промелькнуло молнией, стоило только ему открыть рот.

— Потрудитесь стучать, когда входите в кабинет, — процедил генерал.

Завойко прищурился, едва заметно скривился, пытаясь утаить недовольство, но всё-таки вытянулся по стойке «смирно».

— Виноват-с! — выпалил он.

Корнилов протянул руку за листком и забрал подготовленную речь. Спичрайтеров всегда надо проверять, иначе они могут наворотить дел, а публика вымажет в грязи именно тебя, а не автора.

— Благодарю. Можете быть свободны, — сказал генерал.

Завойко явно ожидал чего-то другого, недоумевающе уставившись на Лавра Георгиевича.

— Н-но…

— Никаких «но», — процедил генерал сквозь зубы. — Вас вызовут, если вы понадобитесь, Завойко.

Он дёрнул плечами, словно обиженная барышня, но больше не смел возражать и вышел из кабинета быстрым шагом, а генерал наконец занялся подготовленной речью.

Писать речи Завойко умел, этого не отнять. По содержанию это было типичное патриотическое воззвание, наполненное пафосом и словами о Родине, чести и долге, которое, по его замыслу, Корнилов должен был произнести на каком-то из солдатских митингов. Так себе затея. Это Лев Давидович Троцкий упивался вниманием толпы, на каждой станции выходя из своего бронепоезда и толкая речи. Корнилов же задумал действовать иначе. Но недооценивать агитацию тоже не стоило.

Генералу вспомнились замполиты, политруки и комиссары. Если солдат не знает, за что воюет, то какой от него толк? Неудивительно, что императорская армия разложилась, особенно, если комиссары, многие из которых были большевиками и эсерами, агитировали совсем не за то, что нужно было Ставке и правительству. А полковые священники вообще самоустранились от воспитания солдат. Значит, нужно взять агитацию в свои руки. И если Завойко уже занялся написанием патриотических речей, то он этим и займётся. Но уже по методам двадцать первого века.

Корнилов встал и выглянул из кабинета. В коридоре стоял усталый часовой с винтовкой и примкнутым штыком. Неясно, что он стал бы делать в узком коридоре с этой винтовкой, если бы кто-то решил напасть, но вопросом личной охраны тоже стоило озаботиться в ближайшее время.

— Кликните Завойко, будьте любезны, — попросил генерал.

— Есть! — солдат мгновенно взбодрился от начальственного внимания, а Корнилов вернулся за стол.

Спустя десять минут ординарец вошёл в кабинет с торжествующим выражением на лице, но генералу хватило одного взгляда, чтобы тот принял серьёзный вид.

— Ваше Превосходительство, прапорщик Завойко по вашему приказанию прибыл! — доложил он по форме, улавливая настроение командира.

— Вольно, — разрешил генерал и помахал прочитанным листком в воздухе. — Ваша самодеятельность, я верно понимаю?

Завойко чуть побледнел.

— Но… Мы же… Ваше Превосходительство, мы же всё обговаривали! — возмутился он. — Родина в опасности! Так же не может продолжаться!

Генерал сухо кивнул, соглашаясь с его словами. С этим не поспоришь, Родина действительно в страшной опасности. Похоже, прапорщик всерьёз был озабочен разложением армии и всеми способами подталкивал Корнилова к тому, чтобы взять власть в свои руки. А сам Завойко, как один из приближённых, будет проворачивать мутные делишки и снимать сливки.

— Поэтому вы займётесь агитацией уже полноценно, — сказал Корнилов.

Ординарец крепко задумался, и генералу пришлось разъяснять.

— Комиссары либо не справляются, либо намеренно саботируют работу армии. А может, и то, и другое. Нужно наводить порядок, Завойко.

Его глаза заблестели, но генерал хорошо видел, что этот жук только ищет новые возможности лично для себя.

— Отправляйтесь в Каменец-Подольский, в штаб арм…

— К Савинкову? — перебил возбуждённый Завойко.

Генерал скрежетнул зубами от злости и медленно выдохнул, пытаясь задушить в себе разгорающийся гнев.

— К комиссару фронта, Борису Савинкову, — медленно продолжил он, стараясь держать себя в руках. — Нам пригодится любая помощь, но для начала попробуем работать через