...Пришёл, судя по всему, и его черёд.

Маленький белобрысый матрос, с круглым бледным лицом, густо исконопаченным веснушками, сразу велел двоим стать у двери и никого не впускать. Тыча револьвером в разные стороны, суетливо обшаривал комнату.

Недобрые взгляды вернули силы. Одеваться под дулами винтовок — только этого не хватало! По всему, старший среди них — конопатый. К нему и обратился. Сквозь деланное спокойствие совсем некстати пробилась офицерская властность:

— Уберите ваших людей. Вы же видите: я безоружен и бежать не собираюсь. Сейчас оденусь и пойду с вами.

— Ладно, — тот уступил на удивление легко. — Только поторопитесь. Некогда нам...

Матросы нехотя вышли в коридор.

С брючинами, рукавами и пуговицами старого пиджачного костюма управился быстро, но мысли метались и разлетались, будто поднятые выстрелом утки, — не ухватить. Так и не сообразив, как приободрить жену, шагнул за порог. Хоть бы словом перекинуться...

В тесном окружении пяти матросов, задыхаясь от источаемой ими прогорклой табачной вони, прошёл к парадному входу. У широкой стеклянной двери жалась в кучку прислуга. Кто-то уже всхлипывал и сморкался в белый передник. Сделалось совсем мерзко: теперь соплей не оберёшься...

У вешалки задержался: надевал и застёгивал пальто с нарочитой медлительностью. Руки, не находя привычной опоры — ремней и эфеса, — скользнули в глубокие карманы.

Ещё с десяток матросов увидел в саду: столпились перед верандой. Бушлаты нараспашку, бескозырки сбиты на затылок, за кожаные пояса заткнуты офицерские револьверы и кортики... Неужто целый взвод послали для его ареста? Физиономии багровые — то ли от холода, то ли от водки. Орда, а не экипаж!

Между ними узнал баранью шапку и драную телогрейку: их бывший помощник садовника. А этому чего здесь надо? И недели не прошло, как уволил пьяницу и грубияна. За дерзость, сказанную жене: случайно услышал, выйдя в сад. Взъярившись, вытянул мерзавца тростью... Неужто он и привёл матросов? Похоже: заискивает перед ними, горячо убеждает в чём-то, клятвенно колотит себя в грудь.

— Он и есть барон Врангель, товарищи! — Едва завидев, тот завопил исступлённо и стал тыкать в его сторону пальцем. — Самый заядлый контрреволюционер и враг трудового народу... Я свидетельствую!

В голову хлынул жар. Под сухой кожей, обтянувшей впалые щёки, задёргались желваки. Вот сволочь!

С балкона, подталкиваемый двумя матросами, спускался брат жены Дмитрий, ротмистр гвардейской кавалерии: без пальто, сюртук не застегнут, нервно хватался рукой за балюстраду, ноги заплетались... В глаза бросилась его мертвенная бледность: холёное лицо, всегда свежее и румяное, стало серее инкерманского камня.

Через сад, сырой и мрачный, их вывели на улицу.

У распахнутой калитки стучали моторами коричневый «Бенц» на пять мест и жёлтый «Форд» на семь. Окуривали сизыми выхлопами столпившихся. Одни глазели с любопытством, другие от души злорадствовали... Увидев арестованных, кто-то заматерился, а кто-то сунул пальцы в рот и засвистел по-разбойничьи.

Вспышка отвращения передёрнула всего: чернь уже сбежалась, будто на сеанс в кинематографе. Не народ, а сплошь мерзавцы отъявленные! Одно утешает: повезут с комфортом... Такие автомобили перед войной больше двух десятков тысяч стоили. Целое состояние! А теперь «братишки» реквизировали у каких-то толстосумов «на нужды мировой революции»... Однако есть и сочувствующие, но раз-два, и обчёлся. И предпочитают держаться поодаль... Нет, знакомый грек — хозяин бакалейной лавки, поставляющий им продукты, — всё же рискнул подойти.

— Товарищи, я их знаю, — попытался заступиться бакалейщик. — Они в бою не участвовали и ни в чём не виноваты. Зачем зря-то арестовывать...

Один из матросов грубо отстранил его и процедил сквозь зубы, точно сплюнул:

— Там разберут.

Уже усаживались в «Форд», когда на улицу выбежала жена. Одета наспех: голова не покрыта, болтаются незавязанные шнуры бежевого летнего сака. Любимые черты искажены ужасом... Тоска защемила сердце. Бедная Олесинька!

Кинулась к не захлопнутой ещё дверце, вскочила на подножку. Матросы, ухватив её за локти, стали оттаскивать. Брызнули слёзы... Начнись у неё истерика — и самому не выдержать. Не приведи Бог!

Придав голосу уверенности, произнёс негромко:

— Оля, останься... Прошу тебя. Всё будет хорошо.

Надежды на хорошее таяли с каждой минутой. Тем более ей следует остаться дома, с детьми и своей больной матерью.

Она и сама, верно, предчувствовала худшее: всхлипывала и упрямо мотала головой.

— Разрешите мне... ехать с мужем... Я требую!

Матросы дрогнули, стали переглядываться.

На улице, среди своих более рослых и хамоватых подчинённых, «конопатый» затерялся. Возможно, явилась никчёмная мысль, никакой он и не старший, а все они — «братишки». Кто ж её поймёт, чёрт возьми, эту «революционную» дисциплину!

Решил один голос. Не повелительный, а скорее просящий:

— Да ладно, товарищи... Нехай едет.

Не успел успокоить жену, как «Форд» домчал до мола.

К отвесной бетонной стенке притёрлись два миноносца. Орудия их неспешно посылали снаряд за снарядом куда-то в Яйлу. Над свинцовым морем неслись изорванные ветром тёмно-синие тучи. Меж ними и волнами белыми крестами метались чайки. На набережной колыхалась огромная серая толпа, разбавленная чёрными бушлатами. Ветер порывисто разносил торжествующие крики.

Высадив, их повели на мол. Не сделали и нескольких шагов, как в спину толкнул истошный вопль:

— Вот они, кровопивцы! Чего там разговаривать — в воду!

Посреди мола лежали ничком, раскинув руки, убитые. По серому шероховатому бетону растеклись алые струйки. Ещё издали разглядел офицерскую полевую форму... Трое. Без шинелей. Один, кажется, напоминает кого-то...

Старательно отводя глаза и от трупов, и от искорёженных злорадством и ненавистью лиц, быстро поднялись по скрипящим деревянным сходням на миноносец.

Просторная каюта, куда их ввели, давно не убиралась и провоняла дешёвым табаком. Один из матросов занял пост у двери, остальные поднялись на палубу. Напряжённо ловя их удаляющийся топот, обнял жену.

— Ну-ну, будет...

Нежно поглаживал её тёмно-русые волосы, слегка волнистые и коротко остриженные. Но снова вырвался громкий всхлип, затряслись худые плечи. Тут и самого заколотило.

Распахнулась дверь, и в каюту вошёл морской офицер. Китель без погон — выдраны с мясом, — кортика как не бывало, вид совершенно растерянный и подавленный. Невнятно, словно стесняясь, отрекомендовался капитаном миноносца.

Жена бросилась к капитану чуть не на шею: что с ними будет? Тот попытался приободрить их, но вышло это крайне неуклюже: