Но дороги их тут же и разошлись.

Старый барон, видя счастье сына не в эполетах, а в тугом кошельке, упорно гнал его в Сибирь... Впрочем, отбывая воинскую повинность, и сам нашёл все эти учения, караулы, смотры и парады не столько обременительными, сколько скучными и отупляющими. В одной верховой езде, с детства полюбив её не меньше охоты, только и находил удовольствие и спасение от скуки. Даже светская жизнь конногвардейцев из-за своего однообразия не скрашивала казарменную рутину. Да и без него, соглашался с отцом, в роду Врангелей — явный переизбыток генералов и маршалов.

Так что с Петербургом, гвардейской кавалерией и обретёнными в ней приятелями расстался хоть и не по своей воле, но без особых сожалений.

Вышел, подобно многим отпрыскам знатных родов, корнетом в запас гвардейской кавалерии и уехал в Иркутск чиновником для особых поручений при тамошнем генерал-губернаторе. Предполагая, как наставлял отец, делать карьеру по Министерству внутренних дел и приглядеться к местной золотодобыче.

Война с Японией круто всё переменила. Не столько даже война — она лишь предоставила удобный случай, — сколько его решение вернуться в армию. Хотя и запоздалое, но бесповоротное. Весьма скоро убедившись, что штатская служба — штука пресная и грозит превратить его в подобие щедринских, в лучшем случае чеховских типов, поспешил покинуть её. И в начале февраля 1904-го, сразу после объявления войны, добровольно вступил во 2-й Верхнеудинский полк Забайкальского казачьего войска. В Маньчжурии встретил кое-кого из старых приятелей, в том числе и Павла.

Воинственная кровь шведских предков, оросившая за несколько веков поля многих знаменитых сражений, взяла своё. Оказалось куда более захватывающим и славным делом воевать с живым и потому смертным врагом, чем с горами мёртвой исписанной бумаги и вечной, как жид, человеческой глупостью. Не щадил ни себя, ни своих казаков. Да старался вдобавок, чтобы догнать сверстников — те уже ходили в штабсах, — получать чины вместо полагающихся орденов. И в декабре 1904-го за отличия в делах против неприятеля был произведён в сотники, а уже в сентябре 1905-го — в подъесаулы.

В начале 1906-го, когда война окончилась и Россия, придушенная постыдными поражениями на суше и на море, одолевала новую напасть — волнения и бунты, — он был переведён в 55-й драгунский Финляндский полк с переименованием в штабс-ротмистра[9]. А уже в конце лета удалось, используя семейные связи, добиться прикомандирования к лейб-гвардии Конному полку и переехать поближе к родительскому дому. Неприятный осадок на душе, оставленный неудачной маньчжурской кампанией, растворился быстро.

Окончательно вернуться в родную часть помог счастливый случай. На следующий год в день полкового праздника Конной гвардии — 25 марта — государь по традиции прибыл в полк, на Ново-Исаакиевскую. И, принимая парад в манеже, изволил приметить его. Сначала — защитный мундир, разрушавший белоснежно-золотое великолепие конногвардейского строя, затем — ордена с бантами. Поинтересовавшись, что это за офицер, и услышав от командира полка «барон Врангель» — фамилию громкую и хорошо ему известную, — тотчас указал перевести его в лейб-гвардии Конный полк.

Так он опять оказался рядом с Павлом: тот вернулся после войны в Кавалергардский полк, но уже в чине полковника, да вдобавок ещё с назначением флигель-адъютантом к императору.

В 1911-м, когда сразу после окончания Академии Генштаба он проходил курс в Офицерской кавалерийской школе, Павла назначили командиром лейб-гвардии Конного полка. И на следующий год, возвратясь в полк, но уже на должность эскадронного командира, он оказался в прямом подчинении Павла, тогда же произведённого в генералы.

Начальство, заметил, всегда благоволило Скоропадскому — за исполнительность и добросовестность — и продвигало по службе охотно. Тем охотнее, что тот, имея руку при дворе, внешне держался без малейшего вызова, был чрезвычайно осторожен, умел молчать и тщательно избегал конфликтов. Но вот многие из товарищей Павла недолюбливали: слишком себе на уме, замкнут и суховат. А иногда настораживал: в компаниях пил и говорил меньше других, никогда не пьянел и за всеми всё подмечал. Впрочем, порядочность его никогда под сомнение не ставилась.

Вступив в командование полком, к своим приятелям, оказавшимся у него в подчинении, Скоропадский доброго отношения не изменил. Уже через год, в 1913-м, дав отличную аттестацию, представил его к производству в ротмистры вне очереди. И в августе они старой компанией обмывали в парадной столовой Офицерского собрания армии и флота его новенькие погоны — однопросветные и беззвёздные.

В тот роковой июль 1914-го, не чуя ни сном ни духом скорого кошмарного будущего, с вдохновением и жаждой нового, после Семилетней войны, взятия Берлина, под прошибающий до слёз марш «Прощание славянки» выступили они на войну. Прозвали её Второй Отечественной... Каким же глупцом он был тогда! Захлёбывался от мальчишеского восторга после первых скоротечных перестрелок и разведок боем, обошедшихся без потерь: «Вот это жизнь! Не приведи Бог снова вернуться в казарму». Не он один — все верили: через полгода — разгром супостата и победный парад в Берлине.

Скоропадский сразу вступил в командование 1-й бригадой 1-й гвардейской кавалерийской дивизии. И в первом же серьёзном бою преподнёс ему возможность отличиться: 1 сентября под селением Каушен, в Восточной Пруссии, приказал командиру лейб-гвардии Конного полка одним эскадроном атаковать двухорудийную германскую батарею, уже готовую к открытию огня. Не в охват фланга и даже не во фланг, а во фронт: рассчитывал напором коней и холодного оружия потрясти противника и заставить его, бросив орудия, бежать. Но немцы не побежали. 1-й эскадрон весь лёг под залпами шрапнели... Следующим был послан его 3-й эскадрон. Едва не половину людей потерял, под самим разорвало на куски лошадь, но батарею взял и прислугу изрубил. Эта самоубийственная атака принесла ему в петлицу Георгия IV степени.

А уже в сентябре, во время кровопролитных боёв в Польше, Скоропадский, получив Сводную кавалерийскую дивизию, взял его из строя к себе — начальником штаба. Тогда-то и обнаружил в Павле слабые места: смелость и быстрота решений, размах и отчаянный порыв тому чужды. А на войне именно они, и ничто другое, приносят победу, награды и славу. И отказываться от всего этого — глупость чистой воды. Даже под благими предлогами соблюдения академических канонов тактики, сбережения людей и заботы о конях.

Осенью 1915-го война развела их: Скоропадский, уже генерал-лейтенант, по-прежнему командовал гвардейской кавалерией, а он получил назначение командиром 1-го Нерчинского полка Забайкальского казачьего войска. С тех пор, быстро продвигаясь в чинах и должностях, командовал частями регулярной и казачьей конницы на Юго-Западном фронте. В генералы был произведён в январе 17-го, в 38 с небольшим лет. В том же возрасте, что и Скоропадский, однако уже на тринадцатом году службы. На девять лет быстрее Павла! Едва ли кто-то ещё может похвастаться таким рекордом...