Священник слушал обвинительную тираду Василия, вытирая большим платком вспотевшую лысину и соображая, которая же из прихожанок доводится тому женой. Но услышав имя Нина, сразу смекнул, о ком идет речь и снова вздохнул. Ох, не скоро ему выпить прохладного квасу да сесть за трапезу, ох, не скоро. Он еще раз внимательно оглядел невысокую фигуру Василия и сказал:

– Молодец, Василий. Это очень похвальное и примерное благочестие на всякое важное дело брать благословение у священника.

– Ну, дак… все же таки мы не звери какие… и не нехристи… – засмущался от похвалы Василий, – оно ведь животное… какая никакая сволочь, а тварь Божия… так что, вот… благословите, батюшка, – сказал он смиренно и протянул к священнику сложенные лодочкой ладони.

– А давно ли ты, Василий, к исповеди приступал, – игнорируя «лодочку», строго спросил отец Сергий.

Василий удивился вопросу и неожиданной перемене темы.

– Э-э-э… ну, дак… – замялся он, переминаясь с ноги на ногу, – сами же знаете, как живем… времени же нет никогда… хозяйство там, куры, кролики, корова… то да се… опять же – огород… так что куда там…

– А у них у всех огородов и кроликов нет, что ли? – спросил священник, указав рукой на еще гомонящих тут и там по храму прихожан. – Или у Нины твоей работы меньше, чем у тебя? Не одно ли с тобой на двоих хозяйство она тащит? Но на службу в церковь однако ж регулярно ходит, и к исповеди, и к Причастию тоже. Так что это все отговорки.

Василий втянул голову в плечи и насупился. Лицо его сделалось недовольным и хмурым. Похвала ему понравилась куда больше.

– Ты мне тут такое лицо не делай, – погрозил пальцем отец Сергий, – а вот поди-ка ты в тот придел, да жди меня, а я за крестом и Евангелием схожу в алтарь. Исповедоваться будешь, Василий.

После этих слов Василий совсем сник и стал пятиться куда-то в сторону.

– И смотри мне, – грозно сказал священник, шевельнув седыми бровями, – сбежишь – предам анафеме! Так и знай, предам!

Василий в напряжении замер. Слово было для него новое, незнакомое, но, судя по тону, каким было произнесено, ничего хорошего ему не сулило. Поэтому сбежать он не решился.

И вскоре бледный, перепуганный Василий стоял и каялся в своих грехах, точнее сказать, пытался каяться.

– Ну дак… что тут скажешь… как обычно все… вот и ругался я матерно… и подрался с Петровичем, сменщиком моим… ну то ерунда… просто по пьяни… а так-то я обычно не злой… добрый даже… это всякий скажет про меня… так и говорят, мол, Васька – добрая душа, последнюю рубаху отдаст… да все отдаст… и вообще я не злой, я отходчивый… и не злопамятный совсем… и помочь не откажу опять же, коли что…

– Я не совсем что-то тебя понимаю, братец, – прервал отец Сергий, – ты в грехах своих пред Богом каешься, или наоборот, нахваливаешь себя?

– Ну, дак, каюсь, конечно… каюсь, однозначно…

– Ну, хорошо. Прости, Господи, – кивнул священник.

– Мда… и еще постов я не соблюдаю… и в церкву редко хожу… и не молюсь, конечно…

– Каешься ли в том?

– Каюсь.

– Прости, Господи.

Дальше последовала долгая пауза. Видимо, грехи у Василия кончились, и он стоял, просто молча опустив голову. Отец Сергий подождал немного, и уже поднял было епитрахиль с золотистой бахромой по нижнему краю, но раздумал и опустил.

– Ну? Чего замолчал? Все, что ли? – без напора спросил он Василия.

– Ну, дак… все, кажись… – пожал плечами покаянец.

– Угу… – священник пожевал губами, что-то вспоминая, и спросил, – а что Нина твоя года три уж, что ли, как охромела? Ведь прежде, помнится мне, нормальная была, здоровая на обе ноги. Чего хромает-то теперь?

– A-а, дак это… – краснея, сказал Василий, – такая история была там дурная… гм., это я ее случайно… по пьяни получилось… сами знаете, как бывает сильно булавка в голове бродит… Вот и бросил в нее березовым поленом… как раз дрова на дворе были, к зиме кололи… думал, ведь, просто так кину, не попаду… а оно вишь ты, попал… случайно вышло… само получилось… прямо чудо какое-то… право слово, чудо…

– Да, уж, чудо, – хмуро сказал священник, – Что ж за чудо такое? Нешто полено само поднялось да полетело?

– Знамо, не само…

– То-то же… Ты не красней, как береста на угольях, а отвечай лучше. Так это ты жену покалечил или все же на чуде настаиваешь?

– Ну я… я, как есть, я…

– Каешься ли в том?

– …Каюсь…

– Прости, Господи, – с сокрушенным вздохом сказал отец Сергий.

Василий снова замолчал.

– А родители твои, живы ли?

– Нет, – покачал головой мужичок, – померли уж. Сначала батя, а потом и мамка.

– Ну, Царствие им Небесное, – сказал священник и перекрестился. – Не обижал ли их? Хороший ли был ты им сын?

– Дак нет, не обижал, ей-Богу… так только, по малости если… пошумлю немного, как выпимши… а вообще нет, никогда, ни Боже мой, все как положено… с уважением…

– Так шумел всё ж таки?

– Ну… бывало…да… каюсь…

– Прости, Господи.

И опять замолчал Василий.

– Ну, а дети-то есть у тебя? – снова первым нарушил молчание священник.

– Дак есть, конечно, дочка есть… и сын…

– Тут живут или нет?

– Так известно, где – в большом городе. Теперь только все туда и едут, за семь вёрст киселя хлебать. Едва оперятся, родителей бросают и – фьють! Только их и видали. Вот такие неблагодарные выросли… не нужны мы им с матерью оказались-то на старости лет… никому не нужны…

– Так-таки и не нужны? Не приезжают, говоришь? Неблагодарные? А, может, они не от неблагодарности не приезжают вовсе, а от того, что ты с топором-то за ними по двору бегал?

Василий побледнел и засуетился. Кепка в его руках все больше превращалась в смятый грязноватый комок.

– А вы чего же… выходит, знаете про то? Это вам Нинка сказывала?.. Дак ведь как… как тут не бегать… сынок-то мой на меня с кулаками киданулся… мамку он, видишь ли, защищал… а меня кто защитит… он же вымахал, детина-то, под потолок, и готов на отца родного руку поднять… А? Это как? А я куда против него… – Василий развел руками в стороны, демонстрируя свою неказистую стать и ища поддержки. – Я же вон, ему по плечо… отак вот, до сих пор… токо с топором и пришлось… и Нинку я в тот раз, ей-бо, пальцем не тронул… только пошумел чуток… а они… предатели, на отца-то… точно враги… дочка даже на свадьбу не позвала… внука не показывает… я для них всю жизнь тянулся, жилы рвал! Токо им все самое лучшее, а они… эх, нет в мире справедливости…

– Да уж, какая тут справедливость… А у них ведь не только отец, но и мать есть. А кто ее защитит, когда отец такой шальной? Об этом ты не подумал? Это что же по твоим понятиям выходит, тебя бить нельзя, а мать можно? Какая у тебя странная справедливость получается, братец.