– Ничего, – ответил он.

– А для чего они тогда такие большие и красивые?

– Не знаю, Коля… я никогда об этом не думал, – растерялся отец. – Я знаю, что их строили очень надежно… Мне было 20, когда взрывали Храм Христа Спасителя. Так взрывчатку закладывали дважды. С первого раза храм устоял…

Мой папа был инженером, и для него было определяющим качество постройки. Ее основательность и размер говорили о важности сооружения. Похоже, что тогда, возбужденный моими вопросами, он впервые задумался над тем, зачем и для Кого нашим предкам было строить такие мощные и прекрасные храмы, если все это просто так.

– А что значит – Христа Спасителя? – спросил я его.

– Кажется, так звали нашего Бога, – неуверенно сказал он.

– Почему звали? Он умер?

– Да…

– Разве Бог может умереть?

– Наверное, может…

– А в школе нам говорят, что никакого Бога нет и не было!

– И правильно говорят, сынок, учителям виднее. Ты их слушай.

Не знаю, что он на самом деле думал в тот момент. Скорее всего, он так говорил, чтобы уберечь меня. Инакомыслие было смертельно опасно.

Мы пошли по улице, но я все время оглядывался на церковь. А впереди попалась еще одна, потом еще. Я думал про себя: «Вот люди верили в этого странного Бога, строили Ему такие прекрасные дома. Потом пришли другие люди и стали их взрывать или превращать в склады. В деревне у бабушки в бывшей церкви трактора ремонтируют. И Бог это все терпит. Значит, или Его нету, или Он не такой уж и Всемогущий». Это был декабрь 1947 года. В следующий раз, когда я снова оказался близ той церкви, была весна 1948 года. Дровяного склада там больше не было. Внутри храма слышно было пение. Я подбежал к распахнутой двери и увидел десятки горящих свечей! Мне их огоньки показались целым огненным морем. А еще там было много людей.

– Давай зайдем, – попросил я отца и потянул его за руку.

– А давай, – сказал он не раздумывая. – Пасха же.

Я не стал спрашивать, что означает это слово. Мне не терпелось скорее туда, где происходило что-то таинственное. Мы вошли, и внутри храм мне понравился еще больше, чем снаружи. Пока я разглядывал пляшущие огоньки свечей и лампадок, все запели какую-то молитву. Потом запел хор, и я заслушался. Ничего подобного я никогда не видел и не слышал. Священники и дьяконы выходили и заходили в Алтарь. Я не знал еще этого слова, но я понимал, что там, куда они уходят, находится что-то важное, тайное. И они оберегают эту тайну от чужих глаз. Я стоял завороженный, оглушенный и почему-то… радостный. И очнулся от возгласа «Христос Воскресе!» «Воистину Воскресе!» – неожиданно для меня воскликнули все, кто стоял в храме. Вначале я испугался, но оглянулся на отца. А он улыбался и тоже кричал: «Воистину Воскресе!» Тогда я и подумал, что Бог, наверное, все-таки существует. Просто Он, хоть и Всемогущий, но очень добрый и терпеливый, не наказывает за то, что у Него отняли дом, а спокойно ждет, когда люди одумаются и вернут то, что взяли без спроса. Прямо как моя мама со мной поступает…

И вот представь, какой путь я прошел от того мальчика до священника. Это все равно, что перепрыгнуть пропасть. Стремился ко Христу… А в результате– вожделею кольцо… Видно Господь дал мне дойти до этой точки, увидеть всю глубину своего падения и устрашиться… Я устрашился до такой степени, что решил бежать из столицы. Слава Богу, что твоя мама меня поняла и поддержала. На следующий день я упал в ноги благочинному и просил о переводе. Это как раз было проще простого. Все рвались в Москву, а не из нее… как бабочки летят на огонь… Так что очень скоро мы обосновались в селе, где потом ты и родился… Я скажу тебе так: если и сожалел я когда-нибудь о чем в прошлом, то только о том, что соблазнил людей, видевших мое столичное житье. Глядя на меня, думали они себе в оправдание: «Ну, раз даже он, священник, так погряз в мирском, так озабочен земными благами, а не Небесными, то уж нам-то тем более не грех». Моя дорогая жена меня ни разу не попрекнула. Хотя нам и пришлось много трудиться, и жить в скудости, говорила, что всем довольна и счастлива. А я привык ей верить… Такая вот история…

Снова в кухне повисла тишина. Но теперь она была другая, мирная. Отец Роман уставил задумчивый взгляд на стакан, бесцельно вращая его пальцами вокруг своей оси. За окном рассветало. Слышнее стал шум машин и птичий гомон, совершенно неожиданный для центра Москвы. Вот также радостно они гомонили по утрам и у них в деревне.

И, глядя на круглое зеркальце воды, колеблющееся в стакане, он подумал, что птицы ежедневно тоже по-своему молятся, с ликованием встречая рассвет, и благодарят Создателя за наступление нового дня. Скоро им нужно будет лететь на поиски корма для птенцов, без устали махать крыльями, ловя на лету мошек, прыгать по веткам, выискивая в листве червячков. Но и когда на город спустится ночь, уставшие от дневных трудов, устраиваясь на ночлег, они, презирая усталость, совершат свое вечернее молитвенное правило – снова вознесут к Небу простую и бескорыстную песню.

Погожим летним утром, выйдя из подъезда, Майя увидела соседку с первого этажа Геру Анатольевну. Ей было уже за семьдесят, но на вид больше пятидесяти с хвостиком и не дашь. Каждое утро Гера Анатольевна в любую погоду, и зимой и летом, босиком стоя на земле, без разницы, что её в это время года покрывало – снег или трава, по системе Порфирия Иванова делала специальную гимнастику, обнимала березу, росшую у неё под окном, и обливалась из ведра ледяной водой, распугивая местных ворон.

Силы воли старушке было не занимать, хотя, правду сказать, язык не поворачивался назвать её старушкой. Она вышагивала на своих кривоватых жилистых ногах так бодро, что давала фору молодым. Родители назвали её Герой в честь греческой богини, жены Зевса. О чем она не преминула упомянуть сразу же при знакомстве.

Майя на мгновение заколебалась: здороваться или нет, не отвлечёт ли она соседку от её утренних манипуляций? Но Гера Анатольевна сама её уже увидала и первая поздоровалась:

– A-а! Доброе утро, Майечка! Вы тоже вышли сказать солнцу «здравствуй»?

– Доброе утро, Гера Анатольевна. Я на работу.

– Ах, как это печально, что мы живем в такой кабале… Вынуждены работать за кусок хлеба. Ах, Вселенная, как несправедливо, что лучшие годы уходят безвозвратно. Для меня, впрочем, это все в прошлом. Хотя тридцать лет я просидела в одной душной конторе… Кстати, как поживает ваша бессонница? – осведомилась она, не отрываясь от дерева.

Из одежды на ней был только старомодный ситцевый купальник. В середине июля это уже не так шокировало, как, скажем, в декабре.

– Отлично поживает, – в тон ей ответила Майя.

– Хм… Голубушка, что же вы так себя запускаете? Надо следить за своим здоровьем. Вы же ещё совсем молодая. Это непростительно! – возмутилась Гера Анатольевна, отпуская березу.

– Пока ничего не могу поделать. Будем надеяться, это излечимо, – сказала Майя, торопясь поскорее закончить разговор. Время на дорогу было рассчитано без запаса на неожиданные беседы.