права, а Ваня — тракторист. Но технику им не доверили: дескать, несовершеннолетние. Пожилой мастер, когда привел их на платформу, обвел всех внимательным взглядом и, стараясь спрятать улыбку в складках дряблых щек, иронически распорядился:

— Берите больше да бросайте дальше.

Они бросали и день и два, и вторая неделя пошла, а конца этому занятию Ганя не видел. Сегодня в клубе кто-то сказал, что комсомольский комитет набирает добровольцев на строительство высоковольтной линии. Ганя тогда же решил про себя: «Завтра схожу в комитет, к секретарю».

«А как же Наденка?» — только сейчас подумал Ганя.

От одного предположения, что девушка может остаться здесь, Гане стало не по себе. Подавляя тревогу и все еще находясь под впечатлением Наденкиного рассказа, Ганя сообщил о своих планах, а потом тихо, куда-то в пространство произнес:

— Ты поедешь со мной?

Чудной народ, эти девчонки! Только бы и сказать Наденке: «С тобой, Ганя, поеду хоть куда. Жить без тебя не могу…»

Но вместо этого — другие, раздумчивые слова:

— Надо с девочками посоветоваться… — Наденка взглянула на часы, заторопилась:

— Пойдем, а то хозяйка опять будет ворчать, что поздно вернулась, все твердит, что спать ей не даем.

— Пойдем.

Шли по улице, затененной старыми раскидистыми тополями. Небо очистилось от клочковатых облаков, звезды горели ярко, словно наверстывая упущенное время. Грустные мысли как-то незаметно растаяли — осталось чувство доверчивой близости. Хорошо вот так идти с любимой, рука об руку, навстречу теплому ветру, и верить и знать, что у них самое хорошее где-то впереди.

Ганина душа рвалась к ярким и чистым звездам, он готов был подарить Наденке всю вселенную.

— Хочешь —

                    теплым ветром тебя укутаю,

Хочешь —

                к звездам тебя донесу…

— Хочешь?.. — с ласковой преданностью высказался вдруг Ганя.

Наденка оробела, еще ниже опустила голову. Она догадывалась о Ганиных чувствах. Первая мальчишеская любовь сквозила в каждой Ганиной интонации, в каждом слове, струилась из горячих Ганиных глаз.

И Наденка тихо отозвалась:

— Хочу, Ганя, к звездам. Только вместе с тобой…

На другой день Ганя Черноусов отправился в комитет комсомола.

— Добровольцы нужны, — подтвердил секретарь. Склонив голову, как будто над бумагами, исподлобья, смерил Ганю взглядом: — Работа тяжелая, жить в палатках. Не сбежишь?

— А ты не пугай, — хмуро перебил Ганя, — мы пуганые.

Секретарь улыбчиво и доверительно согласился:

— Нам как раз такие и нужны. Будешь рыть котлованы, деревья валить.

— Я — шофер.

На худощавом секретарском лице только на миг отразилось одобрение. Потом он будто что-то припомнил и так же доверительно, с лукавой простотой поглядывая на Ганю, сообщил:

— Поработаешь, выдержишь проверку, тогда и — за баранку.

«Кто это еще должен меня проверять?» — обидчиво подумал Ганя.

Откуда ему было знать, что немало машин на стройке «разуто», и многие шоферы строят гараж. Ганя согласился ехать на строительство высоковольтной линии в любом рабочем звании. Отступать было поздно, да и мужское самолюбие не позволяло.

На попутном самосвале добрался до железнодорожного тупика. Ехал молча, сидел нахохлившись. Но когда вылез из кабины и на него уставились кроткие глаза Вани Фарафонова, Ганя с развеселой злостью сказал:

— Кирпичики перекладываешь? А мне новенький ЗИЛ дают. Еду на ЛЭП.

— Каждому — свое, — меланхолично и кратко заметил Фарафонов.

«Каждому — свое», — мысленно повторил Ганя и подумал о том, что Наденка может с ним не поехать: испугается глухомани.

Еще вчера Наденка не знала, на что решиться. Очень хотелось уехать вместе с Ганей, но боялась — вдруг одноклассники начнут болтать бог знает что? А если остаться здесь — значит не видеть Ганю, его то озорных, то вдруг чем-то опечаленных глаз, не слышать его жестковатого баска. Тосковать и втайне ругать себя за нерешительность?

Конечно, в тайге тяжело. Но без Гани, наверное, будет еще труднее…

Рабочий день начинается почти всегда одинаково. Раньше всех из палатки выбирается бригадир Васьков. Пошатываясь со сна, он подходит к грузовику и нажимает сигнал. Гудок вспарывает сонную тишь. Почти в тот же миг из палатки показывается лохматая русая голова.

— Опять дудишь, дьявол полосатый! Посадишь мне аккумулятор, — сонно кричит шофер, не обращая внимания на высокое бригадирское звание.

Васьков, довольный шумовым эффектом, хмыкает. Среднего роста, поджарый, тридцатилетний бригадир на редкость спокойного нрава. Поглядывая на восток, он распрямляет сутуловатые сильные плечи, идет умываться к глубокой лесной яме, искусно прикрытой кустами тальника.

В первые дни Ганя просыпался с большим трудом. Ныли плечи, тело было вялым, непослушно чужим. Но поднимался быстро. Бежал следом за Васьковым к колодцу. Поливал бригадиру прямо из ведра, а потом, охая и сладко замирая, сам окачивался студеной водой. Тело наливалось бодростью. Ганя веселел, подшучивал над «засонями».

По бусой траве строители уходят на работу. Позади остается свежий ярко-зеленый след. Тихо, покойно в лесу. Разгорается над тайгой солнце.

Звонко разносится звук пилы. Топоры, словно дятлы, весело долбят звенящие сосны. Лес оживает, поет.

Пятую неделю врубаются они в тайгу, оставляя позади себя широкую просеку. Следом идут землекопы, бетонщики и монтажники. На просеке, как солдаты на поверку, выстраиваются в новых мундирах стальные опоры высоковольтной. Трасса идет через сопки и болота. Дважды пересекли мелкие неширокие речонки.

Ганя не отстает от взрослых. Валит деревья с тем же упрямством и задорной силой.

Вечером, когда вовсю зуммерят комары, собираются у маленького приемника. Эти часы — на грани дня и ночи — любят все. Сумерки кажутся зелеными, лес — особенно молчаливым. На фоне светлого неба просматривается каждая веточка.

Ганя настраивает старенький, видавший виды приемник. Наденка с шитьем в руках сидит в стороне от костра на плоском теплом валуне. Девушку трудно узнать — лицо у нее загорело, обветрело, и с него будто кто-то смахнул постоянное застенчивое выражение.

Ганя поглядывает на девушку и медленно поворачивает ручку приемника — ему хочется обязательно настроиться на концерт. Но, как назло, ничего не получается: из эфира рвутся пронзительные свистящие звуки.

Вдруг кто-то крикнул:

— Бригадир едет!

В наступившей тишине послышался треск мотоцикла, а через несколько минут пропыленный до макушки Васьков уже весело раздавал газеты, письма, покупки по заказу.

— А это профсоюз прислал, — Васьков извлек патефон с коробкой пластинок, широко улыбнулся. — Специально для девчат.

— Молодец Васьков!

Ребята мигом подхватили патефон и установили его в кузове грузовика. Пока заводили патефон, Ганя, склонившись над коробкой, перебирал пластинки. На глаза попался вальс «Амурские волны». С пластинкой в руках Ганя замер на месте и, не зная, что делать, беспомощно оглянулся на Наденку. Она сидела на прежнем месте, читала письмо. Ее силуэт вырисовывался на фоне огня, отблески которого падали на лицо и руки девушки.

В памяти Гани мгновенно