образа и от него неотделима». Действительно, люди заполняют собой, а также разнообразными вещами и предметами жилое помещение и одновременно под влиянием его свойств и характеристик меняются сами. Детали этого процесса могут рассказать многое о культурно-бытовых явлениях прошлого и настоящего.

Физические локусы обладают свойством, которого нет у категории «время». Они способны становиться своеобразными «проводниками в прошлое». Нашему современнику довольно сложно войти в соприкосновение с минувшим. Но он может осмотреть тот или иной архитектурный объект, а нередко и оказаться внутри жилья некой исторической эпохи, ощутить его бытовую атмосферу, понять, насколько тепло, светло и комфортно было его обитателям. Так, почти на уровне ощущений, приходит понимание условий, в которых формировались вполне определенные «границы тела» человека древнекитайской цивилизации, европейской Античности, «золотого века» Екатерины Великой и многих других славных и страшных, героических и трагических минувших времен. Главное здесь – это относительная «сохранность» старинных локусов обитания. Крупнейший французский исследователь проблем социальной истории Фернан Бродель, автор знаменитого трехтомника «Материальная цивилизация, экономика и капитализм XV–XVIII веков» («Civilisation matérielle, économie et capitalisme, XVe—XVIIIe siècle»), писал о счастье изучать жилые пространства прошлого, когда они являются «стабильными реальностями», сохранившимися или деликатно отреставрированными. Именно они переносят исследователя в минувшее.

Такое счастье доступно и исследователям российской истории 1917–1991 годов. Юрий Слезкин создал эпический труд о Доме правительства, больше известном обычному читателю как Дом на набережной. Книга «Дом правительства. Сага о русской революции» – аналитическое повествование о советской знати, своеобразной большевистской «секте», объединенной не только идеей, но общей, сугубо элитной средой повседневности. Конечно, автор проработал огромный массив письменных источников, без которых немыслимо историческое повествование. Однако именно живой контакт с ареалами прошлого – и личный, и осуществленный с помощью музейной экспозиции Дома на набережной – позволил Слезкину, по его собственным словам, воссоздать «тыл авангарда, частный мир общественных деятелей, место, где жили революционеры и умерла революция».

Почти 20 лет назад попытку рассказать о складывающейся особой иерархии жилого пространства советской номенклатуры в 1920–1930-х годах на материалах знаменитого в Петербурге дома 26/28 на Каменноостровском проспекте предпринял и автор этой книги (см.: Источники и литература). Важным фактором интереса к быту ленинградских большевиков было непосредственное соприкосновение с локусом их размещения – работа экскурсоводом в Музее-квартире Сергея Кирова. Можно сказать, что здесь реализовалось счастье исследователя: он оказался в той же бытовой среде, что и действующие лица им изучаемой эпохи.

И фундаментальный труд Слезкина, и издания, написанные на ленинградском материале, продемонстрировали воздействие места повседневного обитания, в первую очередь структуры жилья, на стереотипы поведения людей. Представители большевистской номенклатуры оказались в специфическом бытовом пространстве. В Ленинграде они разместились в парадной части здания, построенного еще в 1911–1913 годах архитекторами семьи Бенуа. Дом был оборудован новинками того времени – лифтом, ванными комнатами, центральным отоплением, телефонами, во дворе располагались фонтан и колоннада из красного гранита. Здание имело собственную электростанцию и гараж. Новая власть успешно использовала уже существовавшее комфортное пространство, заселив его представителями ленинградской номенклатуры. В Москве же в Доме правительства появился специально созданный анклав с продуманной в деталях особой средой повседневного бытования. И в Москве, и в Ленинграде люди, приближенные к власти и обласканные ею, сплоченные единым местом проживания, приобретали специфические социальные черты. Так с помощью замкнутых жилых пространств формировались советские номенклатурно-элитные слои середины 1920-х – конца 1930-х годов.

В это же время в стране шло конструирование так называемых «коммунальных тел», наделенных особым чувством коллективизма. Жилье как формальный локус должно было сыграть в этом процессе не последнюю роль. Так думали еще социалисты-утописты. Они полагали, что в фаланстере – особом типе зданий – люди освободятся от тягот домашнего труда, от всего мелкого и частного, что затормозит процесс формирования «нового человека». Большевики попытались воплотить эти идеи в реальности. В стране появились первые дома-коммуны с характерными для них специфическими чертами быта. Небольшая часть таких строений сохранилась и ныне.

В Петербурге до сих пор существует здание, прозванное «Слезой социализма». Оно построено в 1929–1930-х годах в самом центре города, на улице Рубинштейна, по проекту архитектора Андрея Оля. В доме присутствовали индивидуальные квартиры, но отсутствовали личные ванные комнаты и кухни. Несколько лучше оборудовали и обустроили дом-коммуну в Москве на Новинском бульваре. Этот комплекс проектировал архитектор Моисей Гинзбург. Он настоял на включении в планировку элементарных гигиенических удобств, в основном душевых кабин, часто на две квартиры. Появились и кухни, но чаще всего в виде так называемого «кухонного элемента». Дома-коммуны рубежа 1920–1930-х годов – все же единичные примеры особого типа жилья, предназначенного для формирования массовых «коммунальных тел». Весной 1930 года большевистское руководство страны сочло архитектурные проекты домов-коммун непродуманными дорогостоящими начинаниями, дискредитирующими «идею социалистического переустройства быта».

Власть, конечно, не оставляла идею конструирования «нового человека» с помощью специфических форм повседневного обитания. Какое-то время эту задачу пытались решить с помощью бытовых коммун, небольших коллективов людей, связанных совместным проживанием. Однако, кроме наивного желания «перескочить к коммунистическим отношениям», ни у руководящих работников, ни у рядовых коммунаров ничего не было. В первую очередь отсутствовало должным образом организованное пространство. Бытовые коллективы располагались в старых казармах, красных уголках при клубах, нередко даже в комнатах коммунальных квартир. В 1934 году XVII съезд партии большевиков охарактеризовал движение по созданию бытовых коммун как «уравниловско-мальчишеские упражнения „левых“ головотяпов». «Коммунитаристские» начинания 1920–1930-х годов запечатлены в письменных источниках: официальных документах властных инстанций, воспоминаниях, советской прессе. Но ощутить сегодня специфику среды «бытовых коллективов» практически невозможно – их помещения практически не сохранились.

Однако у исследователя, стремящегося понять особый стиль повседневности Советского Союза, пока есть возможность соприкоснуться с множеством пространственных артефактов обитания «человека советского». Эти локусы – результат повсеместного строительства типовых квартир в 1950–1960-х годах. В то время в стране формировалось единое и внешне единообразное жилое пространство. Этот же процесс активно развивался и в послевоенной Европе.

Дома по типовым проектам для своеобразного обезличенного потребителя в странах Запада появились еще во второй половине XIX века и достаточно активно продолжали строиться в 1920–1930-х годах. Потребность в дешевом жилье обострилась после Второй мировой войны в Германии, Великобритании, Франции и других странах Европы. Для ускоренного возведения пригодных для жизни, но недорогих зданий требовались материалы, альтернативные кирпичу, легкие и дешевые одновременно. Так появились крупные блоки, каркасные конструкции с облегченными заполнителями. Но не только нечто физически осязаемое, из чего можно и нужно создавать массовое экономичное жилье, интересовало новое поколение зодчих. Архитекторы и проектировщики формировали специфические каноны обитания обычного человека в условиях особого жилого пространства. Оно должно было обладать «открытостью», что отвечало новым представлениям о мировом локусе как «большом доме» всего человечества.