этом блестяще написал в статье «Анекдот. Опыт социологического анализа», опубликованной во втором номере журнала «Новый Леф» за 1927 год, Виктор Перцов, позднее известный советский литературовед и критик:

Быстрота, с которой распространяется и доставляется потребителю современный, по преимуществу политический, анекдот – анекдотична…

Как порыв ветра разносит семена – пух одуванчика, анекдот садится сразу и одновременно в десятки тысяч голов, впивается верностью ухваченного им соотношения, ошеломляет поразительным знанием предмета и момента… Специальные экспедиции собирают частушки в деревне. Анекдоты живут не записанные и не прописанные. Они уничтожаются в едином акте потребления, как пища. Никто не слушает анекдот дважды; одержимый анекдотом человек ревниво следит за тем, чтобы не попасть впросак, рассказав его во второй раз.

Нет ничего более злободневного и принудительного, зовущего к исполнению, чем анекдот. Нет ничего более фантастического, дикого, невероятного, приподнятого над действительностью и в то же время врезающегося корнями в реальность сегодняшнего дня…

С эпосом анекдот сближают его безымянность, неуловимость созидания, коллективность обработки, враждебность письменности, отсутствие личной славы выдумщика. Это индустриальный городской «эпос», однодневный, телеграфно-экономный, портативный продукт общего пользования…

Анекдот, несомненно, служит хорошей почвой для укрепления утилитарной литературной формы – газетного и журнального фельетона.

Краткость и энергия – черты, роднящие его с лозунгом.

Емкость материала и точность словесной отделки – признаки мастерства.

Вот в каком смысле следует говорить о культуре анекдота.

Пространное цитирование в этом случае – дань слогу Перцова. Современному исследователю, стремящемуся использовать анекдоты как исторический источник, очень повезло. В 2014 году в «Новом литературном обозрении» появилась книга «Советский анекдот. Указатель сюжетов». Это подлинная антология небольших литературных текстов, объединенных прежде всего по жанровому признаку. Следует отметить, что и ранее читатель мог встретиться с разного рода сборниками кратких юмористических текстов, посвященных специфике жизни в СССР. Однако книга Михаила Мельниченко – фундированное научное издание, что позволяет рассматривать приведенные в нем данные как достоверный исторический источник.

Важны для описания внешних и внутренних характеристик пространства «хрущевок» материалы самого известного советского сатирического журнала «Крокодил». Результаты фронтального просмотра номеров издания за 1952–1967 годы, а это 576 печатных единиц по 16 страниц каждая, позволяет утверждать, что «Крокодил» – настоящий кладезь сведений о повседневной жизни в СССР. И это несмотря на откровенную «советскость» и политическую заостренность журнала. Невольно вспоминается довольно злобная реплика одного из героев фильма «Гараж»: «Занимаюсь сатирой. – Русской или иностранной? – Нашей. – По девятнадцатому веку? – Нет, современной. – Хм! У вас потрясающая профессия! Вы занимаетесь тем, чего нет». Неправда! Были и юмор, и сатира, и хорошие авторы, которые и подсмеивались над причудами советского быта, и довольно жестко его критиковали. Информативны не только «крокодильские» тексты, но и то, что в 1950–1960-х годах называли изошутками. Журнал обладал блестящим составом художников-карикатуристов. Здесь работали Геннадий Андрианов, Александр Баженов, Юлий Ганф, Владимир Добровольский, Борис Лео, Наум Лисогорский, Константин Ротов, Юрий Федоров и др. Они освещали такие проблемы типового жилья, которые трудно обнаружить в вербальных источниках. Карикатуры из «Крокодила» для научно-популярной книги – не просто картинки для «оживляжа» текста. Они выполняют важную роль визуальной детализации многих культурно-бытовых процессов типового жилища. Одновременно изошутки – носители действенного юмора и созидательной сатиры, а не мрачного апокалиптического глума по поводу «хрущевок» и их вещного наполнения. Ныне важно не только посмеиваться над спецификой нового жилого пространства времен оттепели, но и осознавать его значимость для изменения жизни в СССР. Тем более что именно стандартные квартиры являлись средой, где разворачивался процесс не только деструкции сталинского быта, но и «вестернизации» обыденности человека советского. Изучая «хрущевки», их предметное и социальное содержание, можно раздвинуть границы представления о советскости как стилистике повседневности, о степени асинхронности процессов модернизации быта в СССР и на Западе после Второй мировой войны.

Достойным дополнением картины быта в новом жилом пространстве является и советская живопись, прежде всего, картины Юрия Пименова. Особую ценность для визуализации специфики жизни в новом жилом пространстве представляют следующие полотна художника: «Район завтрашнего дня» (1957), «Франтихи» (1958), «Свадьба на завтрашней улице» (1962), «Первые модницы нового квартала» (1961–1963), «Движущиеся границы города» (1963–1964), «Утро в городе» (1964), «Лирическое новоселье» (1965), «Тропинка к автобусам» (1966), «Перед танцами» (1966). Многие суждения о «хрущевках» автор книги сформулировал под влиянием визуальных источников, поэтому и картины, и «картинки» – важная часть текста. Однако разного рода обстоятельства, в частности связанные с особенностями российского авторского права, определили особенности работы с так называемым «иллюстративным материалом». В книге используется прием «визуального цитирования», то есть авторского изложения и осмысления «рисованных» материалов, а проще говоря, пересказа их содержания с одновременной интерпретацией изображенных деталей.

Обращение автора книги о «хрущевке» к этой методике сродни эксперименту, такого еще делать не случалось. Помощь пришла неожиданно. У прекрасного писателя Константина Паустовского в первой части трилогии «Повести о жизни» – по сути дела, в мемуарах о ранней юности, которые вышли в 1946 году под названием «Далекие годы», – есть забавное описание практик изучения иностранных языков в российских гимназиях:

Француз Сэрму… приносил под мышкой большие олеографии и развешивал их на стене. Сэрму развешивал олеографии, брал… указку, показывал на поселян, танцующих с серпами, или на котенка и спрашивал громовым голосом по-французски:

– Что видим мы на этой интересной картинке?

Мы хором отвечали по-французски, что на этой картинке мы ясно видим добрых пейзан или совсем маленькую кошку, играющую нитками достопочтенной бабушки.

Много лет спустя я рассказал своему другу, писателю Аркадию Гайдару, как мосье Сэрму обучал нас французскому языку по олеографиям.

Гайдар обрадовался, потому что и он учился этим же способом. Воспоминания начали одолевать Гайдара. Несколько дней подряд он разговаривал со мной только по методу Сэрму…

Когда мы возвращались в Москву по пустынной железнодорожной ветке от станции Тума до Владимира, Гайдар разбудил меня ночью и спросил:

– Что мы видим на этой интересной картинке?..

– Мы видим, – объяснил Гайдар, – одного железнодорожного вора, который вытаскивает из корзинки у почтенной старушки пару теплых русских сапог, называемых валенками.

Сказав это, Гайдар – огромный и добродушный – соскочил со второй полки, схватил за шиворот юркого человека в клетчатой кепке, отобрал у него валенки… Испуганный вор выскочил на площадку и спрыгнул на ходу с поезда. Это было, пожалуй, единственное практическое применение метода господина Сэрму.

Опыт преподавателя французского применен и в книге о «хрущевке». Автор с большим напряжением пытается облечь в словесную форму те или иные изобразительные приемы, которыми пользуются и живописцы, и художники-карикатуристы. Но эти потуги все же позволяют избежать превращения визуальных источников в «развлекательные иллюстрации», не связанные с общим исследовательским текстом, а также обойти возможные казусы, связанные со спецификой авторского права.

Сразу надо предупредить читателя, что автору во избежание множественных тавтологий приходится употреблять разнообразные синонимы понятия «пространство». Иногда