Когда родители поженились, у Марии Андреевны это был третий брак, у Павла Кондратьевича — второй. Первый муж матери Андрей Березовский застрелился в припадке ревности, второй, Гуго Юльевич Гольдштерн, румынский революционер и советский разведчик, погиб в 1933 году за границей — как тогда говорили, «при исполнении служебных обязанностей». В этом браке родилась Мирра, единоутробная сестра Олега Павловича. До войны семья Табаковых вселилась в огромную коммунальную квартиру. Двухэтажный кирпичный особняк, принадлежавший до революции известному врачу Бродту, находился на одной из центральных улиц Саратова, он сохранился до сих пор, как многое в этом старинном приволжском городе. Мария Андреевна получила огромную комнату в 45 метров на втором этаже, а Павлу Кондратьевичу удалось заполучить еще одну комнату за стеной. Вход в комнаты был через разные подъезды, но семья общалась через книжный шкаф, который разделял общее жизненное пространство. Так они и жили: мать, отец, бабушки, дети Мирра и Олег. Был еще сын отца от первого брака Женя, он жил со своей мамой Евгенией Николаевной, но тоже нередко гостил у Табаковых и на всю жизнь сохранил с Олегом дружеские отношения.

Понятие и ощущение Дома для Табакова с детства было гораздо больше, чем просто родные стены и крыша над головой. Дом для него всегда оставался символом почвы под ногами, безопасности, где ты всегда найдешь понимание, поддержку и защиту. Да, в Доме рядом с тобой живут самые близкие тебе люди, с которыми ты общаешься постоянно. Это мама и папа, сестра, братья, бабушки, дяди и тети. Но Дом — что не менее важно — еще и круг общения, место встречи людей, часто не похожих друг на друга. В общении с ними постигались первые смыслы той жизни, что текла за стенами дома. Профессия родителей определила круг людей, вхожих в дом Табаковых. Олег Павлович вспоминал, что взрослое окружение состояло из истинных и негромких интеллигентов. Эти люди были воздухом, атмосферой дома. Именно с ними связаны воспитанные в нем с детства понятия достоинства, порядочности, «смелость и широта взгляда на реальность своего времени». Эти качества побуждали принять в себя общее горе страшной войны и одновременно помнить о том, что во многих семьях было личное горе, не обязательно с войной связанное.

Однажды в общении со студентами Табаков вдруг заметил, что понимает тех, кто нынче тоскует по тесной «двушке» и многонаселенной кухне, где все члены семьи всегда были рядом. Сказал так, будто сам себе в чем-то признался, мысль развивать не стал, но было понятно, что за словами кроется нечто важное и сегодня несуществующее. Когда он рассказывал о детстве, всякий раз слушающие замирали, поражаясь блистательной эмоциональной памяти, точности деталей того времени и окружения. Было ощущение, что память буквально впечатала в его сознание отдельные случаи. Только любовь и радость каждого прожитого дня могут этому способствовать. Ты реально видел стоящую на пригорке загородную дачу, что на лето снимали родители, и хозяина, который предложил детям, чтобы не таскать арбузы с горы, ловить их внизу, когда он будет их скатывать. Смех стоял на всю округу! То, что катилось мимо, разбивалось, и «в воздухе пахло солнцем и сахаром». А уж когда он делился своими детскими ощущениями, носившими главным образом гастрономический характер, многие вздыхали и понимающе переглядывались. Вероятно, у большинства существовали схожие истории. Например, воспоминания Табакова о знаменитых саратовских помидорах невольно вызывали желание сглотнуть слюну.

Но все довоенные радости закончились разом в июне 1941-го. Исчезли занятия немецким языком в подготовительной школьной группе, ушла постоянная опека, пришли напряжение и тревога, вкусовые пристрастия сменились постоянным желанием что-нибудь съесть. Отец, Павел Кондратьевич, сразу ушел добровольцем на фронт и до самой Победы возглавлял военно-санитарный поезд, который вывозил раненых из-под огня с передовой в тыл, нередко становясь мишенью для фашистов. На этом поезде № 87 он объездил почти все фронты. Мать, Мария Андреевна, сутками пропадала в госпитале, а в конце 1942 года серьезно заболела брюшным тифом. Из болезни выкарабкивалась с трудом, от истощения долго не могла встать на ноги. Каждый появившийся кусок съестного старалась отдать детям, поэтому бабушка, когда мать приносила ей в кастрюльке бульон из кусочка курицы, садилась рядом и строго следила, чтобы дочь съела все сама. Начиналась настоящая голодуха. Все ценное продали — и бабушкины припрятанные червонцы, и огромную библиотеку. Сохранилось только несколько книг.

Читать Табаков начал рано, лет с четырех. А за войну выучил наизусть «Робинзона Крузо» Даниэля Дефо, жизнеописания Суворова, Кутузова, Багратиона, Барклая де Толли, Нахимова, Корнилова, Макарова. Спустя десятилетия Олег Павлович с его удивительной памятью мог пересказать содержание каждой книги близко к тексту, не забыв упомянуть имена авторов иллюстраций. Приходившие с фронта от Павла Кондратьевича письма читали вслух всей семьей, но отвечал младший Табаков всегда сам, подписываясь — «маршал Лёлик Табаков». И конечно, не забывал просить прислать «что-нибудь вкусненькое». Чувство голода не покидало ни на минуту, посему первую присланную отцом посылку он запомнил на всю жизнь: там аккуратно были сложены большие южные яблоки, американская тушенка и детская книжка в стихах. Стихи были смешные, поэтому тоже запомнились: «Это — „юнкерс“, так и знай, поскорей его сбивай». Как ребенок, читавший эти строки, сможет сбить ненавистный «юнкерс», осталось на совести автора рифмованной пропаганды.

Саратов всегда считался городом хлебным, но именно в Поволжье случилось одно из самых трагических событий в отечественной истории ХХ века. Голод там был очень жестоким как после Гражданской войны, так и в 1932–1933 годах. Уже в первые месяцы Великой Отечественной войны многие снова начали ощущать нехватку продуктов, пускай и не в таких масштабах. Как на любой войне, кто-то на голоде обогащался, а кто-то от голода умирал. Первое серьезное преступление, в котором признался честолюбивый «маршал Лёлик», связано тоже с чувством голода. Старшая сестра Мирра приносила из школы сладкие коржики для матери. Однажды мальчишка не выдержал, тайком стащил один коржик и съел. Взрослые не ругали его, но долго не разговаривали с мелким воришкой. Это подействовало, бойкот родных людей запомнил на всю жизнь. А вторая кража вообще поставила крест на подобной деятельности. Бабушка пригласила его на пирог, который назывался «кух», вероятно, от немецкого слова «kuchen» — рецепт поволжских немцев, живших вокруг Саратова до войны. Лёлик пробрался на кухню, послюнявил ладонь, приложил ее к пирогу и облизал сладкую посыпку. Изобличен был по отпечатку ладони — позор жуткий! С этого случая он с воровством завязал навсегда.

Помимо голода, война оставила в памяти мальчишки огромное черно-красное зарево над Саратовом — бомба попала в нефтезавод «Крекинг», — нищих, не стеснявшихся просить милостыню, и множество инвалидов на