скрытность, за нежелание сближения даже с собственной дочерью, но что-то заставило меня промолчать. Какая-то странная беспомощность и тоска были в ее облике: в прямой как палка спине и перекрещенных лодыжках, в открытом журнале на коленях, в который она и не думала смотреть, в дымящейся на столике чашке с нетронутым чаем. Взгляд ее был направлен в стену перед собой, туда, где стоял книжный стеллаж, но он был неосмысленен, как взгляд слепой.

Что случилось двадцать лет назад, что заставило ее отвернуться от собственного таланта и спрятать свои работы среди старого хлама? Ведь если она от них не избавилась, значит, глубоко внутри она ими дорожила, значит, они что-то по-прежнему для нее значили. Тогда почему она перестала рисовать? И какое к этому отношение имеет отец?

Чем больше я думала о своей находке, тем яснее осознавала, что ничего не знаю о своей собственной матери. Какие мысли скрывала ее дежурная улыбка? Была ли она счастлива? А если нет, то принимала ли антидепрессанты? Ходила ли к психотерапевту? Имела ли любовников? Имела ли она хоть что-нибудь, что заставляло ее сердце биться часто-часто, хоть какую-нибудь человеческую страсть под всей этой маской тибетского спокойствия?

И я решила, что должна во что бы то ни стало докопаться до сути. Порыться еще в кладовой, возможно, аккуратно расспросить отца. У меня накопилось слишком много вопросов к собственной семье, и я не могла позволить им раствориться в воздухе.

В течение следующих дней, когда дома никого не было, я отправлялась в кладовую на поиски сокровищ. Я пролистала все семейные фотоальбомы, перетряхнула две толстые тетради с рецептами, исписанные маминым учительским почерком, и переворошила папки со старыми документами из ящика бюро. Но единственными результатами моих исканий стал разбитый подсвечник-маяк и два сломанных ногтя. Оставалась последняя надежда, что отец поможет мне докопаться до истины.

Как всегда, ранним субботним утром мы с папой собрались за накрытым столом. Это была одна из устоявшихся традиций нашей семьи: завтрак отца и дочерей, который с отъездом Аллы превратился в завтрак отца и дочери. Маму мы не ждали: в выходные она предпочитала оставаться в постели до десяти, потом залпом выпивала чашку кофе и шла на аквааэробику.

Папа включал свои любимые композиции на аудиопроигрывателе (всегда что-нибудь жизнеутверждающее из классики вроде Штрауса или Брамса) и тихонько мурлыкал, размазывая масло по еще горячему тосту, пока я поливала медом зернистые холмики рисовой каши. Разговаривали мы на нейтральные темы: о погоде, новостях и планах на выходные, как коллеги по офису. В отличие от матери, отец не вмешивался в мою жизнь, не давал советов и наставлений, и хотя всегда вежливо слушал, вид его был отсутствующим, а взгляд нет-нет, да устремлялся к настенным часам.

Пожалуй, лучше всего наши отношения описывает случай, произошедший в прошлом году. Я тогда соврала родителям, что переночую у подруги, но вместо пижамы и зубной щетки взяла с собой короткое платье и неудобные туфли старшей сестры, с шипами на каблуках. Всю ночь мы танцевали и пили приторно-сладкие коктейли в одном из тех клубов, где у несовершеннолетних не спрашивают документы, и когда под утро я заявилась домой, пол изгибался под странным углом, а стены то смыкались, то размыкались перед глазами. Это был будний день, и я рассчитывала найти квартиру пустой, поэтому чуть не подпрыгнула, когда проходя мимо гостиной, услышала звучный оклик:

— Утро доброе!

Отец лежал на диване с книгой.

— Ой.

— Действительно «ой», — добродушно хмыкнул он.

— Ты дома? — выдавила я, с ужасом глядя, как узор на персидском ковре кружится, точно небесные сферы. К горлу продолжала подкатывать тошнота.

— Я взял выходной после двадцати часов в операционной. Уже был на полпути к дому, как поступил срочный вызов. Нашелся донор для того мальчика с дилатационной кардиопатией.

— А-а… — с фальшивым энтузиазмом закивала я, стараясь не смотреть на коридорные стены, сужающиеся, точно египетская ловушка. — И-и… как прошло? Успешно?

— Время покажет, — скромно улыбнулся он, впрочем, его уставшее лицо будто светилось изнутри. — А как ночевка у подруги?

— Мы приготовили суши и смотрели ужастики до трех часов ночи… Я о-очень устала, — пожаловалась я. — Пойду прямо сейчас спать.

— Ну давай.

Уже после полудня, когда я проснулась с головной болью и привкусом тухлятины во рту, на прикроватной тумбочке меня ждал стакан воды и две таблетки аспирина.

Я не получила выговора и не была наказана. И хотя тряслась все последующие дни перед ужасными последствиями, которые рисовало мне воображение, мама так ни о чем и не узнала, а отец ни разу не упомянул утренний эпизод. Этой историей я долго хвасталась в школе, рассказывая, какой мой папа «крутой чувак», пока не поняла, что он вовсе не был на моей стороне — просто предпочитал не вмешиваться. Ему хватало стрессов на работе. В рейтинге вещей, которые интересовали его в жизни, я занимала место где-то между перикардитом и экстрасистолией.

То же самое нельзя было сказать об Алле, моей старшей сестре. Вот уже полтора года она жила отдельно и работала педиатром в больнице Святой Ольги на Земледельческой. С каждым ее приходом отец оживлялся, его взгляд терял рассеянную поволоку, и он пускался в длинные монологи о тонкостях профессии. Они часами спорили на повышенных тонах, искры летели во все стороны, казалось, они едва выносят друг друга, так что когда Алла уходила, демонстративно хлопнув дверью, отец еще долго распылялся о «яйцах, которые учат курицу», а она за глаза называла его «старым упрямым ослом».

Несмотря на сопутствующие драмы, всегда со слезами и заламыванием рук, я любила визиты Аллы. Она привносила теплые ветра в холодное царство нашего жилища, так что папа просыпался от зимней спячки, а мама оттаивала и иногда даже смеялась звонким молодым смехом. Жаль, правда, что после свадьбы сестра заглядывала все реже, и мебель перед ее приходом успевала покрыться слоем инея, а полы звенели как лед под шагами домочадцев.

За одним из чинных отцовско-дочерних завтраков, когда на столе был расставлен тончайший фарфор с узором из лилий, а нежная музыка заменяла отсутствующую душевность беседы, я решила ступить на скользкую дорожку:

— Пап, а как вы познакомились с мамой?

— Ты же сама прекрасно знаешь, — отец потянулся за молочником в виде веселой пастушки и плеснул немного молока себе в кофе. — Наши родители были хорошими друзьями и познакомили нас, когда мы с мамой еще были школьниками.

— И? Это была любовь с первого взгляда?

— Я бы так не сказал. Хотя с первого взгляда мама произвела на