Галина Муратова

Прикосновение

Башмачки

Каждый в этой жизни — чья-то потеряшка. Хоть и навсегда знает об этом. И это касается в большей степени людей, чем животных. Всю жизнь мы ищем кого-то. Кто — свою половину, кто — призвание, кто — смысл жизни. А раз это нами ищется, то значит — потерялось. Главная потеряшка — для кого-то не вторая половина, как думается, и даже не работа.

Для Вовки Бочкина — главная потеряшка его жизни был он сам.

Его когда-то в самом начале жизни потеряла мать, забыв у бабушки, сгинув в очередное замужество. Потом он потерял бабушку. Очень трудно было жить. Вовка бедствовал, совсем обнищал, с горем пополам окончил торговую школу, и стал продавцом в обувном магазине. Как раньше сказали бы, «приказчиком».

Но Вовка не знал этого старинного слова и поэтому стыдился своей работы, и особенно неловко себя чувствовал и терял, не накопленного им еще чувства лакейского высокомерия, когда к ним в магазин приходили вип- клиентки.

Он сильно терялся и моментально скрывал эту потерянность за угоднической вежливостью и большим фирменным бейджиком на фирменном пиджаке. Его спасло еще то, что он был большой дока по части обуви. Это касалось не только ведущих фирм. Он мог по запаху даже отличить шевро от лайки, сафьян от замши. Он знал об обуви все — историю, фурнитуру, особенно кроя, стежки. Все о протекторах, супенаторах. И если вдруг кто-нибудь из покупателей снисходил до разговора с ним, то уходил явно облагороженный новыми знаниями из мира обувного производства.

И хоть хозяин магазина был доволен им, до него доносилась молва о знаниях Вовки, ему жилось нерадостно. Не по себе.

Никакие похвалы и премиальные не могли вытравить из души стойкие чувства потеряшки. Он и по салону магазина, ходил с видом, будто что-то ищет.

И часто слышал:

— Володя, что потерял?

— Себя, — серьезно отвечал он. И все смеялись.

Но чаще всего никто вопросов ему не задавал, всем было не до него. В магазине всегда было много народу. И народа не простого, золотого. То есть богатого.

И конечно, среди такой публики Бочкин особенно остро помнил, что он — ничей. Потеряшка.

Сегодня предстоял тяжкий день. Начиналась рождественская распродажа. Все в лавке были напряжены и деловито-насторожены.

Главное, чтобы ничего не стащили. Бдение предстояло еще то, глаз-да- глаз.

— Ну, ребята, держитесь, — сказал им перед открытием магазина хозяин. А сам трусливо скрылся в своем кабинете, спасаясь от натиска покупателей.

И Вовка смело вышел на растерзание этой жадной оравы. Надо было устоять перед этим натиском публики, и еще быть вежливым и зорким.

«Молодой человек… Эй, товарищ… Продавец!» — как его только не подзывали к себе вспотевшие от бесчисленных примерок.

Вовка напрочь забыл о своей потерянности и ненужности, он был просто нарасхват.

Глядя на эту публику, в короткие паузы, Вовка жаждал все время спросить у кого-нибудь, знают, что такое Рождество. И кто родился. Сегодня.

Однажды он даже спросил об этом роскошную женщину, на узкую ногу которой надевал сапожок.

— Родился? — вскинула она брови. — Откуда вы знаете? Вчера внук у меня родился. Как мило, что вы в курсе…

Больше Вовка вопросов не задавал.

Прошел и этот оглашенный день. С грустным звоном закрылась за последним покупателем дверь.

И тут же открылась дверь из кабинета хозяина.

— Ну, что ребятки? Как наши дела? — Витрина цела. Ах, какой хороший день получился. — Он заглянул к кассирам. Все по домам. До завтра.

Продавцы мгновенно покинули разоренный за день магазин.

Вовка не торопился домой. Чего он там не видел, здесь в магазине, через огромные витринные стекла, ему была хорошо видна нарядная праздничная улица, её праздничное многолюдье.

Некоторые останавливались у витрины их магазина и рассматривали великолепное её оформление.

Влекущий призыв на ней «РОЖДЕСТВЕНСКАЯ РАСПРОДАЖА — СКИДКА 50 %»

И никто не видел в этом никакого вранья, только радостный посыл.

Но Вовку слегка припорошил стыд. Он-то знал всю правду об этих скидках, сам оформлял ценники и краснел.

Окинув взглядом отдел, он кое-что поправил из коробок, наклонился, чтобы отключить главный свет. И тут, из-под прилавка ему показались на глаза, стыдливо прятавшиеся за стенным выступом, два стоптанных башмака.

Вовка с некоторой осторожностью взял их в руку.

Башмаки были старыми, промокшими, с перетертыми шнурками. Явно не по сезону, скорее летними, чем зимними, из светлой замши. Но такими поношенными, что бывшее их благородство было затоптано годами их ношения и службы хозяину.

Вовка расстроенно швырнул ботинки на пол. Они прилегли сиротливо, косенько как-то, набок.

Эти башмаки могли означать только одно — кто-то ушел в новых, не заплатив. Это довольно часто практиковалось в народе.

Вовка еще раз глянул на старую грязную непотребность и попытался припомнить кого-нибудь из покупателей, кто мог бы так поступить, так беспардонно надуть его, самого бдительного смотрящего.

И ему вспомнилось. Он вспомнил молодую женщину в легкомысленном беретике, в нелепой курточке и длинной юбке. Причем подол этой юбки был влажным от снега. Вовка хорошо вспомнил и увидел, как бежевая юбка этой женщины стала темной от того, что снег на ней растаял.

И Вовка четко вспомнил этот контрастный орнамент.

В чем была женщина на ногах, было не видно, из-за того, что юбка была длинная, и от влажности тяжело влачилась по полу, скрывая ноги.

Поэтому она легко и незаметно переобулась в новые сапоги и вышла. А старые забросила за выступ.

Бочкина охватила злость и раздражение.

— Ну, что за люди…

Потом он вдруг припомнил, что с женщиной была маленькая девочка, очень похожая на неё — в таком же легком беретике и зябкой курточке с капюшоном.

Окрыленный догадкой, Бочкин пошел в детский отдел. И конечно же, под сиденьем он обнаружил маленькие старые кроссовки. Так и есть. Хороша мамаша…

Бочкина охватило сильное негодование. Как он умудрился прохлопать эту тетку. Втерлась в доверие. Еще и дитя втянула в воровство. Теперь надо будет докладывать об убытках, то есть краже. И будет разнос от хозяина и вычеты из зарплаты.

Душа приказчика Бочкина негодовала. Он бросил на пол детские кроссовки с найденными им раньше башмаками.

Они лежали на полу во всей красе своей стоптанности и бедности. Как чьи-то потеряшки.

Бочкин вдруг вздохнул. В этой ненужности старой обуви было какое-то родство с ним. Бочкин даже не понял еще от чего, но тихая