речей начальников и их секретарш, которые звучали чуть ли не каждом шагу, можно было бы выпустить не один том энциклопедии бюрократа и демагога. Я знал точно, что все организации относятся к производственной сфере, но чтобы они выпускали какую-нибудь продукцию! — об этом смешно было и думать.

Я вошел в один из входов кинотеатра (так я продолжал мысленно называть здание) и попал в игротеку. Помещение было на удивление небольшим, даже тесным. Раньше я сюда не заходил.

В идиотском свете флуоресцентных ламп игровые автоматы сосредоточенно работали. Не игротека, а какой-то центр управления полетом. В отрочестве я играл на подобных автоматах. Только тогда они были простецкие, как спичечный коробок. Современные автоматы способны имитировать гонку на багги по пересеченной местности или полет в космос, да так, что и не подкопаешься, что это липа. Вот только на фиг? Вопрос всеуничтожающий. На фиг жить? Чтобы жить? Жить ради удовольствий? А какой смысл? Есть ли вообще смысл в каком-либо смысле?

Естественно, такие вопросы всегда заводят в тупик. Странный парадокс: чем больше человек о себе узнает, тем становится менее себе понятен. И, соответственно, тем меньше у него шансов ответить на вопрос, зачем он живет. Чем дальше, тем больше отрицается нужность жизни. Я не удивлюсь, если когда-нибудь — да уже, возможно, очень скоро, человечество придет к тотальному самоубийству.

Не могу ответить на вопрос, хочется мне жить или нет. С одной стороны, вроде не хочется. С другой стороны, я не накладываю на себя руки и продолжаю жить. Значит, такое желание есть. Эта проблема засела во мне давно, и до сих пор сидит там, внутри. Я уже даже не пытаюсь что-то решить. Дело-то безнадежное. Мне все надоело. Я знаю, что так или иначе все останется на своих местах: через полчаса я буду дома, Макс протянет из своего застенка новое стихотворение, Ира, вероятно, сыграет «Милого Августина» на губной гармошке, а Юлька, как всегда, отколет бред: заберется в шкаф или разденется и сядет в корявую позу на моем письменном столе. Что ж, все нормально. Даже о латунных шкивах не вспоминаю. Раньше они снились мне почти каждую неделю. Это было приятно, потому что создавало уверенность в нерушимости нашего общества. Теперь шкивы не снятся, но, странное дело, той уверенности не убавилось, а наоборот, прибавилось. Ха-ха! Шкивы, конечно, ерунда. Это бесконечно малая величина той жизни. Маленький значок. Но дело в том, что и остальные знаки прежней жизни исчезли. Сны снятся теплые, аморфные и бесфабульные.

Дома — Юлька. Юлька дома. В моем доме. Удивительная мысль. Так как до сих пор она вызывает помимо множества положительных эмоций еще и легкое удивление, которое с трудом выливается в конкретные вопросы — зачем, почему? Действительно, зачем? Непонятно. Просто мы должны быть постоянно вместе. Слова банальнейшие, но здесь имеется в виду другой их смысл. Из-за этого меня иногда разбирает смех. Как будто сказано о муже и жене (или еще о ком-нибудь в этом роде). То же можно сказать и об Ирине и Максе. Все дело в том… Мы — это одно целое и неделимое. Каждый может писать стихи, сидеть на столе, играть на губной гармонике или шляться наугад по квартирам в поисках новых знакомых для крутых базаров — короче, делать все, что ему в голову придет (но, конечно, так, чтобы это не причиняло вреда другим); все равно: мы — это один человек, мы — это МЫ.

Мы получали от ночных бдений все большее и большее наслаждение, а каждое утро приносило все больший и больший страх. Мы оставались друг у друга на день и на вторую ночь, потом на второй день и на третью ночь. И так выкристаллизовалась наша четверка. Они поселились у меня, и я до сих пор этому рад. В такой тесноте есть странное удовольствие, которое со временем не ослабляется, а усиливается. И наша четверка не одна. Есть другие четверки, есть пятерки и шестерки, есть восьмерки и десятки. Теперь поодиночке никто не живет.

Я машинально брел мимо игровых автоматов, искоса заглядывая на их экраны. Ничего интересного там не было. Меня интересовало кино. Подойдя к тете, сидящей за столиком с деньгами, я спросил несколько билетов на последний сеанс. Она посмотрела на меня круглыми глазами и отчеканила: «Здесь игровые автоматы. Вход в кассу с другой стороны». Сказав рассеянно «ага», я побрел прочь.

Конечно, лучше было бы послушаться ее совета и зайти в кассы снаружи. Это заняло бы дай бог минуты три. Но я пошел напролом по узким коридорам здания, зная, что все помещения сообщаются между собой. Раньше такая вещь была чистой авантюрой — система коридоров представляет собой настоящий лабиринт. Особенно здесь, внизу: на первых двух этажах и в подвале. Все бездеятельные организации, о которых я говорил, были на последних этажах, а здесь не было ничего. Коридоры узки, грязны и плохо освещены. Внизу я почти никогда не ходил, но развившееся во мне в последнее время чувство пространственной ориентации вселяло уверенность, что я скоро выйду.

Временами под ногами начинала хлюпать вода, горящие лампы попадались все реже. Из темных боковых проходов ощутимо несло холодом и сыростью. На полу валялось множество полуистлевших бумажек. Я поднял несколько наугад и увидел, что это какие-то квитанции, справки и тому подобная дребедень. Я отшвырнул их и пошел дальше.

Что здесь было раньше? Вероятнее всего, складские помещения. В коридор выходили их многочисленные двери. Некоторые были открыты. Я заглянул в одну из комнат. В ней ничего не было, если не считать нескольких деревянных ящиков в углу.

Я прислушался. Тишина, только шорох, издаваемый моей одеждой, и порыкиванье водопроводного крана за стенкой. И здесь Стена!

Стены… Без них не обойтись. Дом немыслим без стен. Если каждый смог бы разрушить Стену, если б она не подмяла нас под себя, тогда и дома бы не было. Вернее, был бы другой дом. У каждого — свой Дом. Индивидуальный и неповторимый. И все ходили бы друг к другу. Поскольку это имело бы смысл. А сейчас редко кто ходит в гости. Потому что дома одинаковы. И люди, судя по всему, тоже одинаковы — вот беда. Любая четверка или шестерка — это коллектив с идеально подходящими друг к другу людьми. Все всеми довольны. У каждого своя определенная функция. И посторонний человек интересен только в плане информации. Но все ведут совершенно одинаковый образ жизни, и никакой новой информации практически нет. Лишние не нужны. А свои надоели.