дошли до конца коридора и повернули налево. За поворотом была лестница, по которой нужно было подняться на один этаж. Там располагались камеры заключённых. Константинов не спеша шёл за Трофимычем. Поднялись, повернули направо.

– Сегодня переночуй на старом месте, а завтра переселим в другой блок, – тихо сказал Трофимыч и громко добавил, – направо, лицом к стене.

Затем открыл дверь камеры, вошёл и опустил полку, или как он её называл – «шконку», которая днём должна быть поднята, так как лежать арестованным было нельзя. Затем не спеша снял с Константинова наручники. Махнул рукой: «Ложись, отдохни. Сегодня у тебя был тяжёлый день». Вышел, дверь камеры с глухим стуком закрылась, громко щёлкнул ключ.

Константинов раскатал свою постель, но ложиться не стал, а залез на шконку, забился в самый угол, вытянул ноги и облокотился спиной о прохладную стену. В голове стала постепенно появляться какая-то осмысленность. Нервное напряжение последних двух недель суда отошло. Всё. Всё закончилось. Ему больше не нужно напрягать память, рассказывая о каких-то событиях своей жизни. Ему не нужно больше мучительно отводить взгляд от своих сослуживцев, которых вызывали на очные ставки, а затем и в суд. Он больше не будет ощущать спиной их немые вопросы, когда его выводили из кабинета следователя.

Потом в его голове возник какой-то звук, как будто звонок будильника. Он звенел всё громче и громче. И сквозь этот звук до него донёсся спокойный и какой-то домашний голос судьи: «К высшей мере наказания – расстрелу». Звонок звенел ещё громче и ещё громче звучал голос: «Расстрелу! Расстрелу!! Расстрелу!!!» Константинов зажал уши руками, но голос повторял и повторял это страшное слово. Его расстреляют. Убьют. Раз и навсегда. Расстрел – он знал, что это ждёт его. Об этом говорил следователь, об этом говорил обвинитель. Об этом говорили все. Но говорили не так. «Вас могут расстрелять», «Вас должны расстрелять», «Вы заслуживаете расстрела». Но теперь сменилась интонация: «Приговорить к высшей мере наказания – расстрелу». Это последняя точка, это как выстрел. Но ведь судья сказала, что приговор вступит в законную силу только через тридцать дней. Значит, у него есть ещё целый месяц. Что можно успеть сделать за это время? В тюрьме? Наверное, ничего. Сидеть и ждать. А чего ждать? Помилования или расстрела? Но он знал, что его не помилуют. Вина доказана полностью. Он ПРЕДАТЕЛЬ. Константинов это понимал. Он предал свою Родину. Предал своих друзей. Предал себя. Тогда зачем ждать целый месяц? Расстрелять, и всё! Он забился ещё сильнее в угол. Прижался всем своим телом к шершавым и холодным стенам камеры. Его охватил ужас, какой-то животный страх смерти. Он представил, как идёт по тёмному коридору, как сзади раздаётся выстрел, как пуля раскалывает его череп, как его мозг разлетается в разные стороны. Его начало трясти. Зуб не попадал на зуб. Он сполз на матрац, лежащий на шконке. Натянул на себя одеяло. Озноб не пропадал. Он залез полностью, с головой, под одеяло. Свернулся калачиком, прижал колени к груди. В голове эхом отдавался звук выстрела. Он зажал уши руками. Постепенно всё пропало. Пропал звук выстрела, пропал озноб. Он просто лежал под одеялом. А сейчас день или ночь? У него не было ощущения времени. Сколько прошло часов или минут, как он вернулся в камеру? Может, пять минут, а может, целая ночь. На одной стене было маленькое оконце, но свет в него не попадал, и оно постоянно было серым. Над дверью, в зарешеченном проёме, была лампочка, она светила постоянно. И днём, и ночью. Ранее Константинов ориентировался во времени по тому, когда опускали или поднимали шконку, на которой он спал. Если конвоир её опускал, значит, наступала ночь, если поднимал – день. Внезапно открылась маленькая дверца на двери камеры и в неё просунули алюминиевую чашку и кружку. Может, завтрак, а может, ужин. Константинов сел на шконку, посидел несколько минут, затем поднялся и, пошатываясь, подошёл к двери. Он вдруг понял, что очень хочет пить. Язык был тяжёлый и шершавый. В горле стоял жгучий комок. Константинов взял кружку, в ней был тёплый чай. Он маленькими глотками выпил половину кружки. Затем взял чашку с едой, кружку с остатками чая и медленно отнёс на стол. У стола стоял привинченный к полу табурет. Сел. Посмотрел в чашку: там лежало несколько разрезанных картофелин, политых красноватым соусом и кусок чёрного хлеба. Константинов почувствовал, что он голоден. Съел не спеша всю картошку, кусочком хлеба подобрал весь соус, запил чаем. Понял, что жизнь возвращается и он может спокойно думать. Только о чём? Прошлого у него не было. Оно осталось там, за фразой «Приговорить к высшей мере наказания». Будущего тоже не было. Оно обрывается словом «расстрел». Есть только сейчас. И сейчас он вдруг захотел спать, да так сильно, как никогда за те полгода, что находится в камере. Подошёл к полке, поправил матрац, одеяло и лёг. Заснул моментально.

Проснулся спокойно. Сколько проспал? Непонятно. Прислушался, за дверью в коридоре тишина. Наверное, ещё ночь. Хотя и днём там тоже была тишина. Заключённых в камерах было мало. Может, даже кроме него никого и не было. Он этого не знал. Сел на шконку, облокотившись о прохладную стену. Всё позади. Больше не будет ежедневных допросов. Не будет ночных вызовов в кабинет к следователю, где его избивали. Размеренно, методично, грамотно. Не оставляя никаких следов. Не будет ежедневных поездок в суд, куда его возили в течение последних двух недель. Он свободен. Можно не спеша всё разложить по полочкам.

1.2. ДЯДЯ КОЛЯ

Дядя Коля, как просил называть себя связной, был мужчина лет пятидесяти, а может, даже и постарше. Похожий чем-то на дачника или огородника. На первой встрече, которая произошла в лесу на тропинке ведущей от станции «Сходня» в сторону Рижского шоссе, они познакомились. Как было указано в записке, которую Константинов получил от Марины и выучил наизусть, ему нужно поехать на электричке, отправляющейся с Ленинградского вокзала в 10.20, выйти на платформе «Сходня» из предпоследнего вагона. Пройти не спеша через весь перрон и сесть на скамейку прямо под первой вывеской «Сходня», на перроне, по ходу движения поезда. Переобуться в резиновые сапоги. Затем не спеша идти в сторону деревни Жаворонки. В руках должна быть корзина. В корзине какая-нибудь еда и термос. Корзина должна быть накрыта вафельным полотенцем, термос должен выглядывать из-под полотенца. На участке дороги от Сходни до Жаворонок подойдёт мужчина с корзиной, из-под полотенца также