Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Еще Миша хорошо помнил, как мама читала перед сном «Волшебника Изумрудного города», а на следующий день Элина уговорила всех «поиграть в сказку». Папа стал и Страшилой, и Дровосеком, и Львом одновременно. Он изображал всех по очереди: то переваливался с ноги на ногу, как неуклюжее соломенное пугало, то говорил металлическим голосом, как робот, хотя Железный Дровосек вовсе не был роботом, то рычал, как лев. Мама играла Тотошку и периодически волшебниц. Элина, конечно, была Элли, а Мика – Гудвином, потому что кроме Гудвина он никакую роль не хотел. Хоть Гудвин и обманщик, зато самый главный Волшебник.
А потом был общий день рождения, и Мика не мог понять, почему общий. Ведь в прошлом году у него был свой собственный день на одного, сейчас вдруг общий на двоих. Зато в этот раз торт был намного больше, чем всегда: огромный, бежево-кремовый, разделенный шоколадной линией на две половины, в каждой по пять свечей.
– Эля и Мика, загадайте желания и задувайте свечи, – их подвели к торту.
И тогда она отказалась задувать и надулась, топнула ногой и сказала, чтоб все звали ее Элли. Никто не сопротивлялся, какая разница – Эля или Элли. А имя Миша трансформировалось в Мику задолго до этого дня, потому что Элине было трудно произносить звук «ш». Она говорила: «Мика», и все стали звать его так. Ее водили к логопеду, и она довольно быстро заговорила чисто, но все равно продолжала звать брата Микой, как и мама с папой, да и все остальные тоже.
Эти все остальные – в садике, во дворе, в поликлинике – периодически шептались о чем-то, и до Мики долетали обрывки фраз:
– Интересно, им скажут?
– Бедняжка…
– Наверное, ужасно тяжело, такая ситуация…
Мике не нравились слова «ужасно», «тяжело» и «бедняжка», ему казалось, будто люди говорят о том, что Элли чем-то больна, и ему было не по себе.
Элли словно не слышала, а когда Мика рассказывал ей, о чем шепчутся взрослые, пожимала плечами. Она выглядела веселой и вполне здоровой, и он успокаивался: раз Элли все равно, значит, ничего не происходит.
Когда им было восемь, отцу предложили хорошую работу в городе Октябрьск-45, и шепотки остались во дворе дома города Топольки. Мика помнил, как они встали затемно и бабушка с дедушкой плакали, прощались и просили приезжать почаще, не забывать, писать и звонить, а они с Элли радовались, потому что у них начиналось первое настоящее путешествие. И потом они долго ехали в машине за КамАЗом, в кузове которого были коробки с вещами и разобранная, завернутая в тряпки мебель.
Мика помнил, что, когда они добрались до города, уже снова было темно и папа с водителем КамАЗа куда-то побежали, а они вышли с мамой на улицу и смотрели, как большие ворота разъезжаются и съезжаются, впуская и выпуская машины. Справа от ворот начинался освещаемый фонарями высокий длинный забор из колючей проволоки в два ряда, между которыми ходили солдаты с автоматами и бегали овчарки. Слева было небольшое двухэтажное здание с несколькими входами, одни люди входили, другие выходили, и Мика с Элли удивлялись, как много народа живет в таком маленьком доме. А потом за ними пришел папа, и они отправились туда, и оказалось, что это вовсе не дом. Там было несколько проходов со стеклянными будками, внутри сидели люди в военной форме, и люди в обычной одежде подходили к ним по очереди и протягивали какие-то разноцветные карточки, после чего их пропускали внутрь. А другие люди появлялись на этой стороне из других будок и уходили в двери, откуда зашли Элли с Микой и мамой. И они с мамой тоже пошли через стеклянную будку, и человек в военной форме проверял мамины документы, и потом они оказались с другой стороны. И все – деревья и трава – было то же самое, что и там, откуда они пришли, и в то же время другое. В чем заключалась «другость», сказать было сложно, как будто просто даже запахи были какие-то новые, непонятные. И оттого немного тревожные. КамАЗ выехал из ворот, за ним на машине папа, они сели к нему и, поднимаясь по дороге, смотрели, как плывут за окном здания, мигая десятками желтых окон.
Их дом был на возвышенности, а квартира – с видом на пруд, который находился за забором. Но сверху виднелись только лес и вода, так что казалось, будто никакого забора вовсе нет.
Октябрьск был городком зеленым, тихим и спокойным. И маленьким, как говорила одна местная поэтесса, «его можно было пройти за полчаса на шпильках». Тут она, конечно, преувеличивала слегка, поскольку город состоял из нескольких районов и постоянно расширялся. Пройти насквозь за полчаса по центральной улице его можно было от дома, где жили Элли и Мика, до главной вахты.
В новой квартире было три комнаты. Родители хотели расселить детей, но неожиданно встретили дружное сопротивление: Мика и Элли схватились за руки и заорали в один голос, что будут жить вместе.
– Нам же легче, – обрадовался папа, – тогда будет детская, гостиная и у меня с мамой комната!
Детской стала маленькая, но зато самая светлая комната в квартире, да еще и с собственным балконом. Поставили двухъярусную кровать, и Элли тут же заняла верхнюю часть. Мика расстроился, сестра сжалилась, и они договорились меняться раз в месяц.
В первую же ночь Элли свалилась с кровати. Мама и папа были в недоумении: как она это сделала?! Высокие бортики надежно защищали спящего ребенка от падения. После долгих слез и переговоров с родителями Элли пришлось смириться с тем, что ее место – нижнее. Мика радовался, но восторг свой не показывал, чтобы не расстраивать сестру.
С равнодушным видом он забрался наверх и стал деловито взбивать подушку. Элли насупилась и залезла под одеяло.
Зашел папа и поинтересовался, о чем дети хотели бы послушать перед сном. О Бермудском треугольнике или о возможности существования жизни на других планетах Солнечной системы? Или рассказать им о том, что такое спутник Земли Луна на самом деле?
У папы, казалось, всегда были ответы на самые фантастические вопросы, и дети обожали слушать его истории перед сном.
– Па, помнишь, когда мы еще не здесь жили, ты нам фокус с зеркалом показывал? – оживилась Элли. – И сказал, что есть такое природное явление… фа-а… ма-а-а… Забыла, как называется. Расскажи?
– Это когда вы видели замок из кубиков там, где его на