Он провел ладонью по лицу, собираясь с мыслями. Нет, не то чтобы он собирался расставить по местам какие-то обрывки и фрагменты. Скорее это походило на другое. Точно он собирался проехать по мосту над широкой и глубокой рекой. Позади осталась автострада, и вот теперь ему предстояло проехать по этому длинному мосту. То, что он собирался поведать, страшило его. Но он должен был поделиться с кем-то, иначе пересечь реку было просто невозможно.

— Вышел как-то из больницы, здесь, в Нью-Йорке, и двинулся прямиком в салун. И менее чем за месяц известнейший в стране хирург превратился в заправского алкаша. Без всяких сожалений, воспоминаний, без каких-либо угрызений совести. Семья, жадная до денег, вскоре махнула на меня рукой. И отпустила с миром, правда, перед тем успела наложить лапу на все мое имущество. И даже не удосужилась сообщить о моем исчезновении в бюро расследований. По истечении семи лет я был официально признан умершим, жена обзавелась каким-то молодым жеребцом, с которым делила постель. Ребятишки начали баловаться марихуаной, кокаином и превратились в сущих оборванцев, и обо всем этом я узнавал из газет. Замечательно работает наша система, верно?

На сей раз моргать я не стал. Он ведь еще не закончил свою историю.

— Если почувствуешь, что устал, моргни три раза. И я тут же умолкну, — сказал он.

Я моргнул «да».

— В ту ночь, когда случилась эта перестрелка, — продолжил он, — я торчал в салуне «Кейсис». Грязная жалкая пивнуха. Я заходил туда довольно часто. Единственная роскошь, которую мог себе позволить. У меня оставался доллар и десять центов, и я был уже под мухой. И тут началась пальба. Ну, сам понимаешь. Я даже не понял, как оказался на улице... Просто увидел все это сразу. И, черт подери, ни хрена не понимал, что происходит... Все эти машины, сирены... Все кричат и кругом умирают люди, и меня... замутило. А потом вдруг гляжу: какой-то тип оттаскивает тебя от этого деревянного ящика, а потом бросает, прямо там, рядом... Ну, тут во мне словно что-то проснулось. Я подбежал и потащил тебя в машину...

Я, сощурясь, смотрел на него.

— Этой моей букашке вот уже лет двенадцать. Единственное, что у меня осталось... А номерные знаки спер с другой машины. Ну, и привез тебя сюда.

На этот раз я обвел взором помещение. Предметы выглядели уже отчетливее, в глазах не двоилось.

Он понял, о чем я думаю, и торопливо вставил:

— Орудия труда, так сказать. Знаешь, с некоторыми вещами бывает очень трудно расстаться, — усмехнувшись, он сам оглядел комнату. — Бог ты мой, ну прямо сцена из какого-то боевика!.. Только ты и старый док ни современного оборудования, ни антибиотиков. Только дешевое виски в качестве транквилизатора, несколько инструментов и море надежды, — на лбу, между бровями, прорезалась глубокая морщина. — Вообще-то тебе полагалось бы быть покойником. Ты это понимаешь?

Я моргнул, быстро, один раз. Я знал. И, может быть, все же еще умру, совсем скоро.

Почти извиняющимся тоном он заметил:

— Я сделал все, что мог.

На этот раз я не моргал. Ждал продолжения.

— Я был пьян и меня всего колотило, — он всмотрелся мне в лицо. Я глядел невозмутимо и ждал. — Ты прямо с небес свалился... Словно Господь Бог решил предоставить мне еще один, последний шанс. И то, что я сделал... было совершенно невозможно, невероятно, глупо и странно. Мне следовало бы отвезти тебя в больницу, где есть хорошие врачи и все необходимое оборудование. Но вместо этого... Короче, я взял всю ответственность на себя, как полный дурак. И лишь благодаря некой счастливой случайности ты не погиб. Выжил, претерпев на своей шкуре все издевательства старого идиота, остался жив вопреки всему тому, что он над тобой вытворял.

Это дурацкое моргание уже начало меня раздражать. Боль не стихала, но дышать стало легче. И вдруг неожиданно для самого себя я произнес каким-то чужим голосом:

— А иначе... я бы умер, да?

Губы его плотно сжались, глаза смотрели строго.

— Да, — ответил он. А потом добавил: — Ты едва не ушел... по той черной аллее. Откуда еще никто не возвращался...

И тут я вспомнил. Улица, на которой я находился, была незнакома, и в то же время я, казалось, знал здесь каждый уголок. В конце ее мерцал тусклый свет, но я наводился посередине, а впереди и позади находилось нечто, на что не хотелось смотреть. А совсем рядом — отверстие. Какая-то яма или аллея, уходившая в никуда, но зато это был единственный путь выбраться с этой улицы. И, несмотря на тьму, аллея так и манила покоем и прохладой. Там, в ней, я был бы в полной безопасности. И еще она была совершенно черной...

А у черного цвета имеется свое значение. И это вовсе не обязательно смерть, нет. Черное вовсе не символизирует смерть, что бы там ни говорили люди. Серое — вот где смерть. А черное... черное — это просто забвение.

И вот я стоял и смотрел в эту черную аллею, но все никак не решался в нее шагнуть... Так и застыл на самом пороге, окаменевший и словно под наркозом. А потом проснулся и увидел расплывающееся перед глазами лицо...

Я спросил:

— Я что... умираю? — Голос тонкий, как паутинка, прерывистый.

— Теперь все зависит только от тебя... — Я увидел, как уголки его губ тронула улыбка, затем он добавил: — Вообще-то помирать не советую. Если ты умрешь, это убьет и меня. Паршивая перспектива. И для меня, и для тебя.

В глазах моих он прочитал вопрос.

— Спросишь почему? Я скажу. Стоит тебе откинуть копыта в этой моей доморощенной лаборатории, и я тут же погиб. Месяц назад мне было бы плевать. Черт, мало того, что плевать, я бы даже обрадовался, что все наконец позади. Но тут сваливаешься на мою голову ты, весь изодранный в куски, и я принимаю вызов. И снова становлюсь человеком. Становлюсь врачом, совершившим своего рода чудо... А потому, если ты помрешь, я тут же последую за тобой.

Мне еле-еле удалось выдавить:

— А вы... сейчас... трезвый?

— Пока что завязал.

Я пытался сказать что-то еще, но он взял меня за руку и покачал головой.

— Нет, не надо больше говорить. — Потянулся к столику, что у изголовья, взял шприц с иглой. Намочив ватку спиртом, протер мне руку и сделал укол. — А теперь тебе надо поспать. И никаких черных аллей.

* * *

Неким непостижимым образом мозг вел отсчет времени, и я знал, что прошло еще четыре дня. Кормили меня какими-то физиологическими растворами — типа тех, что перекачиваются по трубочкам в вены и питают тело. А само тело переворачивали и двигали, чтоб не образовалось отеков и пролежней. И белье тоже меняли, чтоб кожа оставалась сухой.

И вот однажды, проснувшись, я обнаружил, что вижу все предметы абсолютно отчетливо и ясно. В окно просачивался мягкий утренний свет, окрашивающий все вокруг в нежно-кремовые тона. И дышать было совсем не больно.