падать своего мерила,

безвинной кровью призвать из сланца демонов,

стопам их преклоняясь, в миру заполучить

расположение, наследия ключу и тем не менее

мудрости… Бессмысленное в абсолютном…

Плыла, повроде чистый лебедь, побыв у

капельки тлетворной на светоносных крыльях,

где всё наполнено смирением дабы снизойти,

спадали косы в очертаниях прелестного чела,

похожа на цветок, сравнима с тонкою

весенней прозой, что в сокровенном,

чуть более их всех далёк, и не сыскать

былых деньков отнюдь, так было

в иллюзориях внимать происходящему,

и как во сне, так ещё будет…

Весь честный люд, когда томит одна лишь

тягота их естество… Взявшись за руки,

движение вокруг кострища созидать,

с его язычествами уносится в иллюзории,

воспламенеть золой к небесным высям,

деля — делясь частицею душевного покоя,

встречаясь в равенстве с глазу на глаз,

и не тая ни в памяти сколь нужного момента,

мгновением бремени на вдохах — выдохах живя,

за каждодневную их днесь влачить.

Небесную всю манну поперев, реалии теряя

быта, стыдясь в неведении, жалея,

навсегда желая спесью вечного влачения,

за созиданием воздеть там храм,

отгородить дабы от всех, вдыхать

благоволение, мечтами мазаны в огне

и под воду, на панацее в духе ведь

имеет место днесь…

Во свете лунных отблесков, повозле

приозерья, когда вокруг да гладь кругом,

уже не походить им вместе под луною,

ты солнцем просто рядом будь…

Но страстью чувства возгорелись, и полелись

вновь разговоры, диалоги, забыв на свете всё

единым целым, похожи души посплелись,

и уподобившись рассветному лучу,

сквозь крону пробиваясь, щекочет пробуждая

те былинки, какие с ночи обнявшись, стоят,

не отошедши от дремоты, часы минутами

сплетаются, так дни летят, по сторонам

уже не смотрят, все всего вокруг хотят,

хотя б и поразнь, да всё разом,

как будто посходили с разуму, круговерть

дерзаний завертелась, не остановить,

те празднества, на пересечении на каждом

танцы, пьянки, гудежи, стремглав,

сошедшие с пути рассудка, дерутся, выясняют,

любятся, да только старцы, те из немногих,

со склонов былых лет жилого, что почерствее,

прожили кто не сердцем, а душой, скривившись,

затёртые отрезы предречений на бытность

сослагая, своими выводами, хотя б о доводах

при этом радоваться не находя…

Агнец себя забыл, забил, похитил, аз вельзевул,

и епанча его на нем, искру он жизни не сберег,

осунувшись, стоя в толпе… Ту, что перед ним

в сенях дерев томилась у вековечных крон,

лаская взглядом, попреклонивши к ней колени,

сводил на бытность полотно. Мирские сени

суеты заставили назад сплотившись,

слиться с толпою, страждами, мысли в

кащунстве искажённом, не разумея сумасбродства

произошедшего, не вразумев, могло кабы

личины посменив, за чередой гонений,

толков, дрязг безлётны небеса, все разом

обрекли себя на суд, поныне будто спали,

очерствлены души, терпение влачить давным

подавное устали, в тысячелетиях полёта,

в полымях без устали, на пересчёте двух

морей…

Сильная вспышка небосклон освещает…

Дабы пагубой в мутном угаре, едва ли себя…

Напоминаньем… Ни облачка в непроглядном зареве…

Не зги… Смысловые посылы, вот выход

свою участь далече влачить.

Ход полуденным зноем, проложена

выходцами тропа не одна, да боли

знакомо ак же и на утопию схоже,

безучастно, ленно, подворьем, знакомы

да боли врата, простирает могучая ковка

засовов, свой в столетии отполированный диск,

лишь тризной в грёзах мечты пеленая,

не замечая пред собой основного, рдея,

жечь в камфорах свечи, ниспадающий воск,

застыв, напоминаньем дабы казал иноковерство

в заветах, грехам, в рождении мученичество

причащая…

Минуло чисел сколь ни весь гоже,

взвесь непомерная всевышнему, не в счёт по

силам посвести, полегши многие костьми,

покрыв голгофы беленой, не внемля здравомыслию.

На это их сподвигла днесь, воздаяние за паритет,

навеян тленом бытности. Пустуют на скрижалях

хроники минувшего, закостенел пергамент,

налётом пыли затянулся, истины теперь не добится,

всё как и есть, останется в начертанном…

Проникнувши в светлицы… Свет… Массивами

да стопами портьер. За дуновением пусты пороги,

быльем дороги поросли в забвенном вечном доме…

Курганы… С краев их жития вознесшимися

до окраин, последки судеб в безвыходности

посведши… Небесный небосвод им в царстве

скорби, блюстить поборников не сталось,

оставшиеся зенницы очервлены, не песнословят,

разговоры не толкут, кайотам уподобившись,

рыща, бубня на лад обрывки памяти,

оазисы давным давно пожжёны, гнёт колокольни

в обиход, дабы не мёртвых упокоить,

не живых, в смирении пребудущих,

да ещё чуть боле бдительность немногих умалить,

почивших да усопших, стоят, хотя бы

в обиходе бытности низложены, все давеча

колейки хожены, напоминание малым и

старцам иховым, дерев околе стало нехватать,

защитников, теперь бездушных кукол,

на вехах вервием кидает бобыли остовов

тел на ветер, повперившись на воронов,

при царствии капища теней, кто где упокоен,

судьбы промозглой дланью… Твердью млечною

теперь на тиф возложены.

Псалмы читая монотонно, сплелись из

стонов душ в чистилищах, их голоса рассудок

точат неусопно, меняя темп, поодаль,

затихая, разливаясь, отдаваясь сводами,

теряясь в гранях, встречаясь с громогласным

отзвуком органа, в залах сплевшись,

темп бденно, ночью, день ли, стяжательно…

Верховный в боголепии те канонады задаёт,

под неусыпным хора провождением, неустанно,

тоску бескрайнюю наводит, ведомо им,

материя земли как создавалась, так и она…

Стяжательно, сокральные познания…

И не мольба таки да боли им знакомая…

Синхроннно, монотонно, тоесть уныние,

повроде что то тризны, с поволокой печали

и тоски, молебен полным ходом, на алтаре

все строки прочитав, что более ему дороги,

перворожденного младенца подняв за ножку,

им по нутру он чужд… Дабы напоминание о

бытие и жизни пришлой, под неусыпным

хора провождением, но вот в распахнувшихся

залах… Сияние… И на порогах облик девы,

в лучах своим явлением обязана зарнице,

скорее в ореоле благолепия, но случай

к случаю… Молитвы младое сердце

и привили в обитель, за гомоном пред ней

унылая картина, вокруг чащоба траурных

сердец, мышлением сравнимы с бесами,

та у их врат, затворники повперив взглядом

на агницу, на той голубке лазаря запеть

для них парящем, невольну облачая за руки,

и дело не подавно в красоте, над ней

скорее пуща, а сколько душ теперь

загублено числа и счета нет…

Вот выход на погост процессией…

Стяжательно… Стремление не в смысле

слиться, неделимым быть во всей вселенной,

но плотью — кровью, все на тёмном,

за панихидой, в рясах, томно…

Чередом шествие до руин в подворье,

последние заготовленья верша,

возложен хворостом под небеса,

сигул в сожжении, готовность до

скончания за покаяние плату вносить,

свой личный счёт, и по сему возложен

вечный глас на вопиющего…

Ниспосылая молчаньем вердикт,

реликт покамест наливаясь…

Являя в материях