Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Как я и предполагал, с заведующим трудовой школой имени 5-го Декабря проблем особых не возникло, стоило лишь сказать, что мне поступила информация и я иду искать записи отца. Он выдал мне увольнительную на месяц, а, чтобы моё пребывание за пределами школы имело законные основания, определил меня к аптекарю-гомеопату в обучение на помощника-лаборанта.
Здание аптеки находилось недалеко от бывшей церкви в старом доме с мезонином в стиле ампир. На фасаде над входом было объявление:
'Центральная гомеопатическая Аптека С. А. Форбрихера доводит до сведения публики, что по рецептамъ доктора Коровина в аптеке изготовляются мази следующих составов:
МаисЪ-пеллядеро — уничтожающее головную перхоть,
Фитолакка — от зуда кожи и чесотки,
БеллисЪ-переннисЪ — от веснушек и желтых пятен,
Календуловое — от угрей и прыщей,
ГамамелисЪ — сильно мягчит кожу'.
Я должен был дважды в неделю ходить к Форбрихеру, смешивать на водяной бане порошок из сушеной календулы со свиным салом, окисью цинка и вазелином, и выслушивать пространные речи аптекаря о том, как хорошо было раньше и как плохо теперь.
Всё остальное время я был предоставлен сам себе.
Заведующий не боялся, что я сбегу — ведь все мои документы были у него в сейфе.
День мой начинался с семи утра, когда местный зеленщик Савва Кузьмич, гремя тележкой, приходил к воротам и зычным голосом вызывал старуху на улицу (Савва Кузьмич раньше пел на клиросе, до того, как стал атеистом). Степановна покупала у него овощи и зелень. После столь громогласного крика спать дальше было невозможно, поэтому я вставал. Умывался, варил себе кофе и садился к переводу книги Лазаря. Честно скажу, за три дня (точнее за два, так как весь первый был занят переездом и ознакомлением с обстановкой), так вот за эти два дня я не продвинулся ни на страницу.
Всё дело в том, что словари у меня были написаны на классической латыни антиквой, а в книге же был сплошь готический шрифт, причём прописью. Поэтому продирался я с большим трудом, косячил с буквой « j» и вариантом буквы « i»(там если подряд записывалось две и более букв « i», последняя из них выглядела как « j»). Регулярно путал букву « v» и начальную форму буквы « u». Так как строчная буква « r» была похожа на цифру « 2», который употреблялся после ряда букв, правая сторона которых была округлой, то я уже трижды начинал всё переделывать заново, и получаемый перевод никакого внятного смысла не имел. А ещё замучили лигатуры в готическом шрифте. И вот как простой студент-агроном (или не агроном?) Лазарь всё это знал⁈ И главное — откуда?
И что мне с этим всем делать?
Хоть плачь.
После обеда, который готовила старуха, я собирался и шел в город.
Там у меня было несколько вариантов времяпровождения: я или уходил на рынок, где в книжных рядах торговали букинисты, в поисках словаря с готическим шрифтом, либо в музей, где познакомился с Соломоном Давидовичем, низеньким толстячком с блестящими чёрными глазками. Он любил поговорить со мной «за жизнь» и о том, куда всё катится, при этом ловко обходя острополитические и идеологические проблемы.
Еще была библиотека, но там царил такой раздрай и беспорядок, что, честно говоря, заходил я туда лишь для успокоения души. Старые дореволюционные издания пожгли, не глядя — романы Гюго это или же трактаты Спинозы. А из новых были только агитационная литература и газеты.
Енох обязательно увязывался следом за мной, ему было интересно, эта среда — книги и старина — его очень привлекала.
Сегодня я решил ещё раз заглянуть на рынок, вчера один из студентов обронил, что померла вдова какого-то профессора Шаца и дети всю библиотеку отца решили свезти на рынок и продать. Так что кое-что может попасться интересненькое.
Я ходил промеж человеческой толкотни и суеты рынка, вдыхал запах старых книг, полыни и морозного воздуха: заканчивался ноябрь, трава по утрам подмерзала и искрилась на солнце, брусчатка была скользкая, лужи подёргивались ледком. Зато к обеду все это хрустальное великолепие превращалось в непроходимую грязь. Так что народ предпочитал ходить на рынок по утрам. К обеду там уже народу было не очень.
Я всегда не любил толпу, поэтому ходил исключительно днем.
— Добрый день, — поприветствовал я тощего продавца с рыжей всклокоченной шевелюрой, по-богемному замотанного в вязанное кашне. Его звали Ираклий и он клялся, что художник, и лишь только плохое зрение мешает написать ему гениальную картину. Поэтому он вынужден пока прозябать в безвестности, продавая старые книги на базаре. Однако плохое зрение не мешало ему зорко выискивать раритетные экземпляры и взахлёб торговаться до победного.
— А! Генка! Ну, здорово! — поприветствовал Ираклий меня, — всё книги ищешь? Слушай, я вот подумал, а зачем тебе эта латынь? Мне по знакомству принесли очень хороший роман на немецком. Бери, не прогадаешь. Немецкий — тоже древний язык.
— Нет. Спасибо, — по обыкновению отказался я.
Ираклий прекрасно знал, что немецкий роман я у него не возьму, как не взял в прошлый раз ни Тору на иудейском, ни стихи на арабском, и я прекрасно знал, что он и не надеется мне что-то продать. Просто сам процесс торга и обсуждений ему нравился. Да и скучно было стоять просто так целыми днями напролёт. А тут хоть как, но новый человек так-то.
— Погоди, — вдруг зыркнул Ираклий и заговорщицки подмигнул мне, — есть у меня тут кое-что для тебя.
Демонстративно кряхтя и всем своим видом демонстрируя сколь тяжко ему вот это вот всё, он полез под раскладной самосбитый столик, под которым у него была большая сумка с книгами и прочим барахлом.
— Вот, гляди, — Ираклий протянул мне изрядно замусоленную и потрёпанную книжицу.
Я глянул и обмер: Вергилий « Codex Romanus» то есть «Земледельческие стихи».
— Сколько? — спросил я.
Но не успел Ираклий даже назвать первоначальную цену, как весь рынок пришел в движение.
— Облава!
— Атас! — донеслись крики.
Сидящий неподалёку маленький чистильщик обуви Захарка бросил свой ящик и, перепрыгивая через коробки и ящики, понесся к пролому в заборе.
— Попался! Врешь, не уйдешь!
— Держи сявку! — закричали мужчины в форме чекистов.
Одному из них таки удалось поймать парнишку и дальше, чем там всё закончилось, я не знаю.