Он быстро шагнул к столу, куда приближались окруженные гвардейской стражей трое подсудимых: впереди, сурово глядя перед собой, шел высокий, чуть пониже Петра, вице-адмирал Корнелий Крюйс; следом сутулый и длиннорукий капитан-командор Вейбрант Шелтинг, с виноватой улыбкой озирающий моряков; последним, теребя рыжие бакенбарды, третий флагман флота, плешивый и надменный Авраам Рейс.

Стража подвела их к столу. Говор в зале прекратился. Минуту, пока Петр и Апраксин занимали места, длилось молчание.

— Изволь вычесть, Гаврило Семенов, об том, что учинено на прошлых кригсрехтах, — распорядился генерал-адмирал.

Канцелярист, вскочив, принялся читать протоколы тридцати девяти заседаний чрезвычайного суда над тремя флагманами.

Дело было конфузное. Полугодом ранее эскадра из восьми вымпелов, следуя от Кронштадта к Ревелю под флагом вице-адмирала Крюйса, обнаружила на траверзе острова Гогланд три неприятельских корабля. Шведы, завидя русских, повернули вспять. По сигналу Крюйса эскадра пустилась в погоню. Вблизи Гельсингфорса, когда противник находился на расстоянии пушечного выстрела, флагманский корабль «Рига» сел на камень. Та же участь постигла «Выборг», шедший под командованием Шелтинга, и «Эсперанс». Старшим на эскадре остался капитан-командор Рейс. Шведы были в его руках, стоило только взять их корабли на абордаж.

Однако Рейс прекратил преследование, а Крюйс и Шелтинг не отменили его приказа. Шведы, не теряя времени, сломя голову улепетнули в лабиринт шхер. Конфузил завершилась гибелью «Выборга» на каменьях: пятидесятипушечный корабль пришлось разоружить и сжечь. Петр, узнав обо всем, собрался было вздернуть флагманов под рею, но был удержан рассудительным Апраксиным. Генерал-адмирал упросил отложить расправу до закрытия летней кампании на Балтике. Так и порешили.

Тридцать девять суток не утихали жаркие споры в мазанковой башне. Флагманы отпирались, хотя вина их была несомненна. Рейс, как выяснилось, просто-напросто струсил. Шелтинг и Крюйс пренебрегли прямыми обязанностями, о чести флота не помышляли, служили ради жалованья и, копя деньгу, избегали рискованных баталий. Немало навредила Крюйсу вражда с шаутбенахтом галерного флота Боцисом. Оба ненавидели друг друга до такой степени, что Апраксин еще летом писал Петру: «Вице-адмирал и галерный шаутбенахт такую имеют противность, что уже письменно объявили один другого за изменника». Годом раньше истории на камнях Крюйс проворонил три шведских фрегата близ Выборга. Боцис подал о том рапорт, но, не ведая тонкостей лавировки под парусами, не сумел доказать вины вице-адмирала. Рапорт был предан забвению; теперь и его, на горе Крюйсу, извлекли из-под архивного спуда.

— …По сентенции оказались они виновными, — устало закончил канцелярист чтение последнего протокола.

Поднялся, держа лист с приговором, Апраксин.

— Вице-адмирал, — произнес он ледяным тоном. — многократно сказывал нам, что ничего противно Морскому Уставу не учинил, но в кампанию доказал не малыми случаями, что не исполнил долга своего. Посему… — Апраксин поднес лист ближе, беззвучно пошевелил губами, затем прочел вслух: — За сию конфузию и разные преступления обязанностей своих и по несостоятельности оправданий вице-адмирала Корнелиуса Крюйса приговорить на основании перваго артикула к потерянию жизни.

Крюйс гордо вскинул голову.

— Господа кригсрехт, подавайте голоса. — Апраксин вызвал младшего по чину судью. — Капитан-лейтенант Витус Беринг?

По залу скользнуло движение. Моряки знали о дружбе датчанина с вице-адмиралом. Вместе с ним и Апраксиным Беринг участвовал в Азовском походе против турок, был принят во флот в 1704 году унтер-лейтенантом по рекомендации Крюйса, а до того плавал под его начальством в Ост-Индию на голландских кораблях.

Перехватив усмешку на тонких губах Крюйса, капитан-лейтенант побелел.

— Господину вице-адмиралу уповать надлежит на милость его величества за прошлые немалые отличия, а за сию конфузию осуждения достоин.

Крюйс иронически поклонился.

Петр испытующе глянул на расстроенного капитан-лейтенанта и обежал взглядом зал. Командиры не шелохнулись, но глаза договаривали за них. Симпатии иностранных мореходов были на стороне осужденного вице-адмирала.

— Капитан-командор Александр Меншиков?

Царский любимец, высвободив подбородок из кружев, обвел рукой вокруг шеи. Жест был предельно ясен.

— Шаут-бей-нахт Петр Михайлов?

— Сказать смерть, — мрачно буркнул тот.

Крюйс вновь поклонился.

— Участь моя, — почтительно проговорил он, — всецело во власти вашего величества. Счастье и несчастье в баталии и жизни состоит в случае. Адмирал Шифель флота не нашего, о чем многие помнят, потерял свой корабль на клипе[5], да чуть что не всех и людей погубил.

— Окольничий Засекин свиным ухом подавился, а Ивана Ивановича Бутурлина палаты задавили, — насмешливо прервал его Петр и, уставясь в зал, вызывающе докончил: — Кому деньги дороже чести, тот оставь службу. А деньги брать и не служить — стыдно!

— Капитан-командора Шхелтинга, — продолжал Апраксин, — поелику оный получил от вице-адмирала ордер на командование эшквадрою, то записать его в младшие капитаны впредь до государевой милости.

Судьи согласно качнули париками.

— Капитан-командор Рейс, будучи вдвое сильнее свейских кораблей, убоялся абордировать их, нанеся тем бесчестье флоту нашему. — Апраксин, слыша рядом гневное дыхание, скосил глаза, ужаснулся дикому взору Петра, торопливо дочитал: — За неисполнение обязанности своей и за трусость вышереченнаго Рейса на основании восьмаго и двадцать девятаго артикулов должно препроводить к месту казни и там расстрелять.

Рейс, посерев, обеими руками вцепился в скатерть на судейском столе.

— Не имея сигнала вице-адмирала и не ведая храбрости матрозкой, не посмел я абордировать свейскую эшквадру!

— Но, но! — сипло предостерег Меншишв. — Много себе не позволяй врать, господин от конфузии командор.

— Шельм! — бешено выкрикнул Петр и стукнул кулаком по столу с такой силой, что пузырек с чернилами перед канцеляристом подпрыгнул. — Ты ль, собака, храбрее русскаго человека?!

Долго сдерживаемая ярость, наконец, прорвалась наружу. Петр, оттолкнув кресло, подскочил к флагману, схватил обомлевшего капитан-командора за грудь и с силой швырнул его к ногам перепуганной стражи.

— Прикажи, Федор Матвеевич!.. Казнить немедля!..

Расталкивая сторонящихся командиров, он выбежал из зала и только на дворе, потянув раздувающимися ноздрями морозный воздух, опомнился. Тотчас же его догнал посланный Апраксиным Таврило Семенов.

— Господин шаут-бей-нахт, не простынь за ради бога, — заботливо басил канцелярист, подавая треуголку и шинель.

Петр, не отвечая, порывисто надел шинель, нахлобучил треуголку и, размахивая руками, стремительно зашагал по двору к расположенным близ Невы стапелям[6].

Мглистое зимнее небо, суля снегопад, низко висело над незаконченным квадратом адмиралтейского двора. Всюду торчали ребристые остовы новых кораблей, высились горы навощенных и просмоленных канатов, штабеля досок, груды якорей. По обе стороны двора, за частоколом среди заснеженных пустырей Адмиралтейского острова, пестрели расписанные яркими красками амбары с пенькой, лесом и смолой, бревенчатые корпуса прядильного, канатного и сухарного заводов, стояли опрятные флигели флотских служителей, провиантские магазины на сваях, лекальные[7] сараи и простенькая деревянная церковка Исакия Далматского, граничащая с Адмиралтейством.

Сухо скрипел снег под ботфортами.

— Ну, погодите, ярыжки заморские, хвастуны!.. — Петр презрительно